Льюис Уоллес - Бен-Гур

Бен-Гур решил не посылать слуг, чтобы сообщить Айрас о случившемся с ее отцом, но сделать это самому. Он направился к ее комнате, чтобы проводить дочь к бездыханному телу отца. Он мог представить себе ее горе – ведь она оставалась теперь одна во всем мире. Он готов был забыть все и пожалеть ее. Он вспомнил, что не спросил, почему ее не было с ними; вспомнил, что с самого утра даже не думал о ней; и от раскаяния дал себе зарок сделать все от него зависящее, чтобы хоть как-нибудь смягчить ее горе.

Постучав в стену ее комнаты, он было решил, что слышит донесшееся из-за дверного занавеса звяканье колокольчиков на ее браслетах. Но ответа не было, и он позвал ее по имени – и снова не получил никакого ответа. Отбросив занавес, он вошел в ее комнату, но та была пуста. Он поспешил подняться на крышу, думая найти ее там, но плоская крыша тоже была пустынна. Он стал спрашивать слуг: весь день ее никто не видел. После долгих поисков по всему дому Бен-Гур вернулся в большую залу и занял место рядом с умершим, которое по праву принадлежало ей. Смотря в спокойное лицо старика, он снова невольно подумал о том, сколь милостив был Христос к своему престарелому слуге, введя его вместе с собой в райские врата, где тот мог забыть печали и огорчения своей земной жизни.

Достойно похоронив старика, на девятый день после исцеления матери и сестры, выполнив все требуемые законом формальности, Бен-Гур привел их в родной дом. И с того самого дня в доме этом два самых святых для людей имени всегда были благоговейно связаны вместе – Бог Отец и Христос Сын Божий.

Спустя примерно лет пять после распятия Есфирь, жена Бен-Гура, сидела в своей комнате в прекрасной вилле неподалеку от Мизен. Стоял полдень, горячее итальянское солнце ласкало своими лучами розы в саду и виноград, увивавший дом. Вся обстановка в комнате была римской, однако сама Есфирь была облачена в обычную одежду еврейской матроны. На разостланной на полу львиной шкуре играли Тирца и двое детей. Совершенно постороннему человеку было бы достаточно поймать исполненный заботы взгляд Есфири, брошенный ею на детей, чтобы понять, кто их мать.

Время милостиво обошлось с ней. Она пребывала в расцвете своей красоты и, став хозяйкой чудесной виллы, осуществила одно из своих самых заветных желаний.

Вошедший слуга, нарушив эту семейную идиллию, произнес, обращаясь к Есфири:

– В атриуме ждет женщина, она хочет поговорить с вами.

– Пригласи ее, я приму ее здесь.

Через несколько секунд в комнату вошла посетительница. При одном взгляде на нее еврейка встала и уже хотела что-то сказать; но заколебалась, побледнела и сделала шаг назад, произнеся:

– Я узнала тебя, добрая женщина. Ты…

– Я была Айрас, дочерью Балтазара.

Справившись с удивлением, Есфирь попросила слугу принести кресло для египтянки.

– Нет, – сухо прервала ее Айрас. – Я сейчас же покину вас.

Обе женщины пристально всматривались друг в друга. Мы уже знаем, что представляла собой Есфирь – прекрасная женщина, счастливая мать и преданная жена. Но со стоявшей напротив нее бывшей соперницей даже пытка не обошлась бы столь жестоко. Египтянка сохранила стройную фигуру и отчасти даже былую грацию; но порочная жизнь наложила свой отпечаток на всю ее внешность. Кожа лица стала шершавой даже на взгляд; большие глаза покраснели и ввалились; щеки утратили былой цвет. Губы залегли жесткими и циничными складками, а общая запущенность стала причиной преждевременного старения былой красавицы. Одежда ее была небрежной и в пятнах. К сандалиям пристала дорожная грязь. Айрас первая нарушила становящееся неловким молчание:

– Это твои дети?

Есфирь взглянула на играющих малышей и улыбнулась:

– Да. Не хочешь поговорить с ними?

– Я только их испугаю, – ответила Айрас.

Затем она подошла ближе к Есфири и, заметив, что та пытается податься назад, сказала:

– Не бойся. Передай своему мужу весточку от меня. Скажи ему, что его враг мертв, – за все то горе, которое он принес мне, я его убила.

– Его враг?

– Мессала. Еще скажи своему мужу, что за страдания, доставленные мной ему, я была наказана так, что даже ему стало бы меня жаль.

На глаза Есфири навернулись слезы, и она хотела что-то сказать.

– Нет, – опередила ее Айрас, – я не хочу, чтобы меня жалели или оплакивали. Наконец, скажи ему: я поняла, что быть римлянином – значит быть жестоким.

С этими словами она направилась к выходу. Есфирь последовала за ней.

– Останься и дождись моего мужа. Он не испытывает недобрых чувств к тебе. Тогда, в Иерусалиме, он повсюду искал тебя. Он станет тебе другом. Ведь мы же христиане.