Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

– Я жалею, что здесь нет мужа. Он мог бы больше рассказать вам. Мистер Джонс – своеобразная личность!

– Мне тоже так показалось.

– Большой радикал, ужасно болтлив и несносен на приходских собраниях. Но наш викарий, мистер Эмлин, говорит, что он безвреден: лает, но не кусает, и что в его республиканских или радикальных взглядах следует винить его крестного отца. К его имени Джонс при крещении прибавили Гейл, так как Гейл Джонс был известный оратор-радикал того времени. А Элджернон Сидни, я полагаю, было приписано к Гейл для того, чтобы еще более подчеркнуть будущие республиканские принципы новорожденного.

– Следовательно, весьма естественно, что Элджернон Сидни Гейл Джонс назвал свое жилище Кромвель-лодж. Ведь Сидни Элджернон особенно ненавидел протекторат, а первый Джонс Гейл, если он был честный радикал, наверно, поступал так же, учитывая, как сурово обошелся протектор с приверженцами парламентской реформы. Но мы должны быть снисходительны к людям, которых при крещении назвали неудачно; ведь сами они не могли выбрать имя, которое должно управлять их судьбой, Я сам был бы меньшим чудаком, не будь я назван в честь некоего Кенелма, который верил в симпатические порошки. Но, независимо от политических взглядов, мой хозяин мне нравится, он великолепно вымуштровал свою жену. Она боится даже звука собственных шагов и скользит взад и вперед в мягких туфлях, распространяя дух женской покорности.

– Это, конечно, характеризует его с лучшей стороны для жильцов, да и местоположение Кромвель-лоджа очень красиво. Кстати, это близко от дома миссис Кэмерон.

– А ведь и в самом деле! – невинным тоном согласился Кенелм.

Ах, друг мой Кенелм, враг притворства, par excellence [207]поклонник истины, до чего ты дошел! До каких пределов падения доходят сильные!

– Если вы, как говорите, желаете отобедать у нас, то примите приглашение на послезавтра? Я, кстати, позову и миссис Кэмерон с Лили.

– Послезавтра? Я буду очень рад.

– Какое время вам удобнее?

– Чем раньше, тем лучше.

– Шесть часов не рано?

– Конечно, нет… Прощайте, теперь я должен пойти к миссис Сомерс, у нее остался мой чемодан.

Кенелм встал.

– Бедная моя Лили! – сказала миссис Брэфилд. – Я жалею, что она такой ребенок.

Кенелм опять сел.

– Разве она ребенок? Я не считаю ее таким уж ребенком.

– Я говорю не о летах. Ей восемнадцатый год, но мой муж говорит, что с таким ребенком ему не о чем беседовать, и всегда просит меня избавить его от разговоров с ней. Он предпочитает беседовать с миссис Кэмерон.

– Вот как?

– А я нахожу в ней кое-что.

– В самом деле?

– Кое-что не совсем детское и не вполне женское.

– Что же это такое?

– Не могу точно определить. Но вы знаете, как ее ласково называют мистер Мелвилл и миссис Кэмерон?

– Нет.

– Фея! У феи нет возраста. Фея не ребенок и не женщина.

– Фея? Те, кто хорошо ее знает, называют ее феей. Фея!

– И она верит в существование фей.

– Верит? Я тоже. Извините меня, я должен идти. Итак, послезавтра, в шесть часов!

– Постойте, – сказала Элси, подходя к письменному столу. – По дороге домой вы пройдете мимо Грасмира. Не сделаете ли мне одолжение и не передадите ли эту записку?

– Я думал, что Грасмир – это озеро на севере.

– Да, но мистер Мелвилл назвал свой коттедж так же, как называется озеро. Кажется, первая проданная им картина изображала дом Вордсворта. Вот моя записка. Я приглашаю миссис Кэмерон встретиться с вами. Но если вы не желаете быть моим посланцем…

– Не желаю? Дорогая миссис Брэфилд! Что вы! Вы же сами говорите, что я буду проходить мимо коттеджа.

Кенелм быстрым шагом направился от миссис Брэфилд к лавке Уила Сомерса на Хай-стрит. Джесси стояла за прилавком, перед ней толпились покупатели. Кенелм в кратких словах объяснил ей, куда отослать его чемодан, а потом прошел в заднюю комнату, где Уил плел корзины. В углу стояла колыбель, и бабушка машинально покачивала ее, читая замечательный миссионерский трактат о чудесных обращениях – в каких христиан, мы здесь разбираться не станем.

– Итак, вы счастливы, Уил? – сказал Кенелм, садясь между корзинщиком и ребенком.

Милая старушка возле него читала трактат, связывавший ее мечты о вечной жизни с жизнью, только еще начинавшейся в колыбели. Счастлив ли он? Как Уил жалел человека, который мог задать ему такой вопрос!

– Счастлив, сэр? Еще бы не счастлив! Не проходит вечера, когда мы с Джесси и матушка не молились бы, чтоб со временем и вы стали так же счастливы. Когда-нибудь и малютка научится молиться! «Господи, благослови папу, маму, бабушку и мистера Чиллингли».