Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

– Согласен, – сказал Кенелм, вынимая из кошелька три соверена. – Я уже обедал, сегодня мне ничего более не нужно и я не стану вас больше задерживать. Будьте так добры, закройте за собой дверь.

Оставшись один, Кенелм сел в нише окна и стал пристально смотреть перед собой. Да, он был прав: отсюда был виден дом Лили. В сущности, сквозь деревья и кусты видны были только отдельные блики, но весь луг, покато спускавшийся к ручью, с большой ивой, купавшей свои ветви в воде и закрывавшей весь вид за нею своим шатром из нежных листьев, был как на ладони. Молодой человек опустил голову на руки и задумался. Понемногу стемнело, зажглись звезды, свет луны искоса пробивался сквозь ветви ивы, серебря свой путь к воде.

– Не принести ли огня, сэр? Что вам угодно, лампу или свечи? – спросил чей-то голос. Это была жена хозяина. – И не закрыть ли ставни?

Вопросы вспугнули мечтателя. Ему показалось, что его дразнят за прежние насмешки над романтической любовью. Лампа или свечи, прозаический свет для прозаических глаз и ставни, закрывающие луну и звезды!

– Благодарю вас, сударыня, пока еще не надо, – сказал он.

Он оперся рукой о подоконник, выпрыгнул из открытого окна и медленно пошел вдоль берега по тропинке, то покрытой тенью, то освещенной звездами. А луна медленно поднималась над ивой, удлиняя свое отражение на волнах.

Хотя Кенелм и не счел нужным сообщить родителям или лондонским знакомым о своем убежище, ему и в голову не приходило скрываться здесь, поблизости от дома Лили, чтобы искать случай тайно встречаться с ней.

На следующее утро он отправился к миссис Брэфилд, застал ее дома и несколько более развязно, чем это было ему свойственно, заявил:

– Я нанял по соседству с вами две комнаты на берегу ручья, хочу половить форель. Вы позволите мне иногда приходить к вам, а когда-нибудь, я надеюсь, угостите меня обедом, от которого я так бесцеремонно отказался несколько дней назад: меня неожиданно отозвали против моей воли.

– Да, мой муж сказал, что вы умчались от него с каким-то неистовым восклицанием насчет вашего долга.

– Совершенно справедливо. Мой рассудок и, я могу сказать, моя совесть пришли в большое недоумение по поводу одного дела, чрезвычайно важного и совершенно для меня нового. Я отправился в Оксфорд. Там глубже чем где-либо анализируют вопросы рассудка и совести, и может быть, наименее удовлетворительно их решают. Успокоенный одним университетским светилом, я почувствовал, что могу позволить себе летний отдых, и вот я здесь.

– А, понимаю, у вас возникли религиозные сомнения; может быть, вы думали о том, чтобы перейти в римско-католическую веру? Надеюсь, вы этого не сделаете?

– Сомнения бывают и не религиозные. Такие сомнения, как у меня, испытывали и язычники.

– Каковы бы они ни были, я с удовольствием вижу, что они не помешали вам вернуться, – любезно заметила миссис Брэфилд. – Но где вы нашли квартиру, почему не остановились у нас? Мой муж был бы очень рад принять вас у себя.

– Вы говорите это так искренне, так сердечно, что ответить просто: «Благодарю вас» – кажется мне слишком холодным и официальным. Но в жизни бывают дни, когда желаешь быть один – заглядывать в свою душу и, если возможно, проводить время в тиши. Для меня настали такие дни. Будьте снисходительны ко мне.

Миссис Брэфилд посмотрела на Кенелма с дружеским, ласковым участием. Она в свое время сама перенесла всю тяжесть юной романтической любви. Она помнила свою мечтательную, полную опасностей юность, когда тоже стремилась к одиночеству.

– Быть к вам снисходительной? Охотно! Желала бы я, мистер Чиллингли, быть вашей сестрой, чтобы вы могли довериться мне. Вас что-то огорчает?

– Огорчает? Нет. Мысли у меня радостные. Они, может быть, иногда приводят меня в недоумение, но не огорчают.

Кенелм произнес это очень тихо, и в потеплевшем свете его задумчивых глаз, в нежной, спокойной улыбке было что-то, подтверждавшее его слова.

– Вы не сказали мне, где устроились, – внезапно переменила тему миссис Брэфилд.

– Неужели не сказал? – ответил Кенелм, слегка вздрогнув и словно пробуждаясь от грез. – Должно быть, мой хозяин – значительная персона. Когда я сегодня утром спросил у него адрес, чтобы мне доставили мой багаж, он дал свою карточку и с величественным видом сказал: «Меня хорошо знают в Молсвиче и в окрестностях». Я еще не посмотрел на эту карточку. А, вот она: «Элджернон Сидни Гейл Джонс, Кромвель-лодж». Вы смеетесь? Что вам известно о нем?