Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

Но Фанни прижималась все ближе и ближе к Роланду. В эту минуту услышал внизу шум голосов и топот, и, думая, что соучастники этого заговора опять собрались с духом, может-быть для того, чтобы идти на помощь своего руководителя, я потерял сострадание, смягчавшее во мне ужас, произведенный на меня преступлением молодого человека, и недоумение, в которое привело меня, его сознание. По-этому я теперь так схватил Вивиена, что он не мог уж у меня вырваться, и сказал ему сухо:

– Смотрите, не усиливайте обиды! Если будет схватка, так не у отца с сыном, а…

Фанни выступила вперед.

– Не стращайте этого человека, я не боюсь его, сэр, я готова выслушать вас одна.

– Никогда! – сказали мы с Роландом, оба разом.

Вивиен со злостью взглянул на меня и с горечью на отца и, как-бы отказываясь от своей просьбы, сказал:

– Хорошо же! Я буду говорить даже в присутствии тех, которые так строго судят меня.

Он остановился и, придавши своему голосу выражение страсти, которое в самом деле могло-бы показаться трогательным, если-б его проступок внушал менее отвращенья, продолжал, обращаясь к Фанни:

– Сознаюсь, что, когда я в первый раз увидел вас, я может-быть и мечтал о любви, как честолюбивый бедняк думает о пути к богатству и власти. Но эте мысли исчезли, и в моем сердце осталась одна безумная любовь. Я был как в бреду, когда я соображал всю эту проделку. Неужели вы, которые, по-крайней-мере в этом видении, были моею, неужели вы, в самом деле, на веки для меня потеряны?

В голосе и приемах этого человека было что-то такое, происходившее или от самого искусного притворства или от истинного, но извращенного чувства, что, по-моему, непременно должно было отозваться в сердце женщины, если она когда-нибудь любила его, как-бы она ни была оскорблена им; вот почему я обратил на мисс Тривенион холодный и пытливый взгляд. Когда она в страхе обернулась, её глаза нечаянно встретилась с моими, и мне кажется, что она поняла мои сомненья: она глядела на меня как-бы с грустным упреком, после чего её губы гордо стянулись, как у матери, и я в первый раз увидел на её лице выражение гнева.

– Хорошо, что вы сказали все это при других; при них же я заклинаю вас чсстью, которую сын этого джентльмена может мгновенно забыть, но на чей призыв он не может остаться глух, я умоляю вас сказать: подала ли вам я, Фанни Травенион, делом, словом или знаком, какой-нибудь повод надеяться, что я отвечаю на чувство, которое вы, как говорите, питали ко мне, или что я согласна на ваше покушение овладеть мною?

– Нет! – сказал Вивиен не запинаясь, при чем губы его дрожали – нет! Но когда я любил вас так глубоко, когда я отдавал всю мою будущность за один удобный случай с глаза на глаз признаться вам в этом, я не думал, что такая любовь заслужит только презрение и гнев. Ужели сотворен я так бедно природою, что мне никогда не ответят любовью на мою любовь? Разве я по рождению недостоин породниться с знатью? Последнее, по-крайней-мере, должен-бы опровергнут этот джентльмен, который позаботился внушить мне, что мое происхождение оправдывает самые смелые надежды и сулит безграничное честолюбие. Мои надежды, мое честолюбие – были вы. Мисс Тривенион, правда, что я-бы пренебрег всеми законами света и всеми врагами, кроме того, который теперь передо мной, чтобы владеть вами! Да, поверьте, поверьте, что если б я дошел до того, к чему стремился, вам не пришлось-бы каяться в вашем выборе; имя, за которое я не благодарю моего отца, не сделалось-бы предметом презрения ни той женщины, которая-бы простила мне мою смелость, ни того, кто теперь увеличивает мое горе и проклинает меня в моем отчаянии.

Роланд не пытался прерывать сына ни одним словом; напротив того, он с каким-то лихорадочным напряжением, которому я, втайне, сердечно сочувствовал, казалось, ловил каждый слог, хоть немного смягчавший нанесенную обиду, или даже оправдывавший низость употребленных средств более-возвышенными целями. Но, когда сын заключил несправедливыми упреками и выражением страшного отчаяния, оправдание, обличавшее его в неизменной гордости, извращенном красноречии, и совершенном непонимании начала чести, боготворимого отцом, Роланд закрыл рукою глаза, которые перед тем, как-бы очарованный, уставил на ожесточенного преступника, и, притянув опять к себе Фанни, сказал:

– Его дыхание отравляет воздух, которым должны дышать невинность и добродетель. Он говорит, что в этом доме все повинуется его приказаниям, так за чем же нам оставаться здесь?.. Пойдемте! – Он пошел к двери вместе с Фанни.