Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

– Извините меня, – сказал маркиз, прерывая меня – неужели в вашей дружбе с человеком, который даже по вашим собственным пристрастным словам так мало похож на вас, вам никогда не приходило на мысль, что вы наткнулись на вашего двоюродного брата?

– Такая мысль никогда не могла придти мне в голову.

Здесь я должен заметить, что, хотя читатель при первом появлении Вивиена может-быть и отгадал эту тайну, но проницательность читателя совершенно различна от прозорливости человека, который сам участвует в передаваемом происшествии; что я напал на одно из тех странных стечений обстоятельств в романе действительной жизни, которых читатель ищет и выжидает в продолжении рассказа, этого я не имел права предположить по многим разнообразным причинам. Не было ни малейшего семейного сходства между Вивиеном и кем-бы то ни было из его родственников, и так ли или иначе все же я представал себе сына Роланда и с наружностью и с характером совершенно-другими. Мне казалось не возможным чтобы мой двоюродной брат обнаруживал так мало любопытства узнать что-нибудь о наших общих семейных делах; чтобы он оказывал так мало внимания, даже скучал, когда я говорил о Роланде, и ни словом ни особенным выражением голоса никогда не высказал своего сочувствия к родне. К тому же другое мое предположение было так правдоподобно, что он сын полковника Вивиена, чьим именем он и называл себя. А это письмо с почтовым штемпелем «Годальминг!» А мое убеждение в смерти моего двоюродного брата! Даже теперь меня не удивляет, что эта мысль тогда не пришла мне в голову.

Я прекратил исчисление всех этих оговорок моей тупости, увидев, что прекрасный лоб лорда Кастльтон стал морщиться: он воскликнул:

– Сколько раз он должен был быть обманут, чтобы сделаться таким искусным обманщиком!

– Это правда, и против этого я не могу сказать ничего, – сказал я. – Но настоящее его наказание ужасно: будем надеяться, что за ним последует раскаяние. И хоть он действительно по собственной воле оставил кров родительский, но при таких обстоятельствах, я думаю отчасти можно объяснить влиянием дурного товарищества подозрительность, которую рождает в нас открываемое зло. обращая ее в какое-то превратное знание света. И в этом последнем и худшем изо всех его поступков…

– Чем оправдать это?

– Оправдать… Боже мой… оправдать это Да я не оправдываю; я только говорю, – как ни покажется оно странно – что я убежден, что в своей привязанности к мисс Тривенион он любил именно ее: он говорил это в таком отчаянном положении, в котором и самый скрытный человек перестал-бы притворяться. Но, довольно об этом… она спасена, слава Богу!

– И вы верите, – сказал задумчиво лорд Кастльтон, – что он говорил правду, когда он хотел мне дать почувствовать, что я…

Маркиз приостановился, слегка покраснел и потом продолжал: – Как-бы ни смотрели на это леди Эллинор и Тривенион, они никогда-бы до такой степени не забыли своего достоинства; они не открылись-бы в таком важном деле ему, мальчику, только что не чужому, они никому-бы в этом не открылись.

– Вивиен, я хотел сказать мой двоюродный брат, объяснял мне это только немногими и то не связными словами; леди Н., у которой он гостил, кажется не чуждалась этой мысли; по-крайней-мере так думал мой двоюродный брат.

– А это может быть, – сказал лорд Кастльтон, при чем взор его прояснился. – Мы с леди Н. росли вместе, мы с ней в переписке; она мне что-то намекала об этом… Да, понимаю… нескромная женщина… вот что выходит из корреспонденции с дамами.

Лорд Кастльтон прибегнул к знаменитому табаку своего изобретения; потом, как будто желая скорее переменить предмет разговора, начал своя объяснения. Получив мое письмо, он нашел еще более причин предположить заговор нежели я, потому-что в это же утро получил письмо от Тривениона, а Тривенион не говорил ни слова о своей болезни; когда же он обратился к газетам и увидел в них статью «о неожиданной и опасной болезни м. Тривениона», маркиз предположил какие-нибудь происки партий или глупую шутку, ибо почта, с которой ему было доставлено письмо, вероятно ехала не тише посланного, доставившего известие газете. Он однако сейчас же послал спросить в конторе журнала, на каком основании объявление это напечатано, а между тем отправил другого человека в Сент-Джемс-сквер. Контора отвечала, что известие доставлено лакеем в ливрее м. Тривениона, но что оно было признано достоверным только тогда, когда узнали в доме министра, что леди Эллинор получила такое же извещение и вследствие этого уезжала из города.