Оноре де Бальзак - Темное дело

– Видно, у вас здесь водятся волки? – спросил у Мишю тот из парижан, что был помоложе.

– Где есть овцы, всегда будут и волки. Вы в Шампани, и прямо перед вами простирается лес, где, помимо волков, водятся дикие кабаны и другое зверье, крупное и помельче. У нас тут чего только нет! – с насмешкой ответствовал Мишю.

Приезжие переглянулись.

– Держу пари, Корантен, – сказал тот из них, что был постарше, – это и есть мой Мишю!

– Мы вместе с вами свиней не пасли, – сказал управляющий.

– Тут вы правы. Но оба председательствовали в якобинских клубах, гражданин Мишю, – отвечал старый циник, – вы – в Арси, я – в другом месте. Вот только, милейший, учтивость в духе «Карманьолы» [26] Песня, очень популярная во времена Французской революции. давно не в моде!

– Похоже, этот парк очень велик, мы можем заблудиться. Если вы – управляющий, дайте нам кого-то в провожатые. Мы идем в господский дом, – тоном, не допускающим возражений, заявил Корантен.

Мишю свистнул, подзывая сына, и снова занялся карабином. Корантен окинул Марту безучастным взглядом; его же спутнику она явно понравилась. Он заметил, что женщина сильно встревожена, – в отличие от старого развратника, куда больше заинтересовавшегося карабином. Казалось бы, мелочь, однако она позволяла понять различия в их характерах.

– По ту сторону леса у меня кое с кем назначена встреча, – проговорил управляющий, – поэтому я не могу услужить вам лично. Это мой сын, он проводит вас к господскому дому. По какой дороге вы прибыли в Гондревилль? Не лучше ли было зайти через Сен-Синь?

– У нас тоже были дела в лесу, – сказал Корантен без малейшего намека на иронию.

– Франсуа, – сказал Мишю, – проводи господ к замку, но так, чтобы их никто не увидел; они не любят ходить проторенными тропами. Однако сперва подойди ко мне, – добавил он, не спуская глаз с чужаков, которые, переговариваясь вполголоса, уже удалялись по дорожке.

Мишю поднял сына и поцеловал его почти торжественно, чем лишь подтвердил опасения жены. У Марты по спине пробежал холодок, и она растерянно посмотрела на мать, зная, что плакать ей ни в коем случае нельзя.

– Теперь беги! – Управляющий отпустил мальчика и смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду.

Тут Куро залился лаем, поглядывая в сторону фермы Груаж.

– Никак Виолетт едет! – воскликнул Мишю. – В третий раз за утро… Что бы это могло означать? Хватит, Куро!

Через пару мгновений послышался топот лошадиных копыт.

Показался Виолетт на лошадке, каких обычно держат в хозяйстве фермеры в окрестностях Парижа. Его коричневое лицо под круглой широкополой шляпой было изрезано морщинами, отчего казалось более темным, чем было на самом деле. В серых глазах, лукавых и блестящих, таилось вероломство. Худые ноги в белых полотняных гетрах болтались рядом со стременами, и создавалось впечатление, что вес его тела держат грубые, подбитые железом башмаки. Поверх суконной синей куртки был накинут шерстяной плащ в черно-белую полоску. Курчавые седые волосы спадали на шею. Одежда, серая коротконогая лошадка, манера сидеть в седле – выставив живот и откинув назад верхнюю часть туловища, – грубая потрескавшаяся ладонь землистого оттенка, придерживавшая истрепанные, поношенные поводья, – все выдавало в Виолетте жадного самодовольного крестьянина, который мечтает иметь как можно больше земли и покупает ее, чего бы ему это ни стоило. Его рот с синеватыми губами, выглядевшими так, словно хирург рассек их своим скальпелем, и неисчислимые морщины на лице и на лбу делали его физиономию неподвижной, и только ее резкие контуры отличались выразительностью. Огрубевшее лицо, казалось, источало угрозу, несмотря на униженный вид, который при случае принимают едва ли не все крестьяне, скрывая под ним свои переживания и расчеты, – так прячутся за непроницаемой серьезностью жители Востока и дикари. После череды неблаговидных поступков из простого крестьянина-поденщика Виолетт стал фермером и арендатором Груажа, но привычек своих не оставил, даже достигнув благополучия, превзошедшего его надежды. Он страстно желал ближнему беды и, когда выпадал случай эту беду приумножить, делал это, что называется, с душой. Виолетт был откровенно завистлив, но не позволял своей зловредности выходить за рамки закона – совсем как наша парламентская оппозиция. Он искренне полагал, что обогатится тем скорее, чем раньше разорятся его соседи, и каждого, кто хоть в чем-то его превосходил, считал своим врагом, в борьбе с которым все средства хороши (к слову, такие Виолетты в крестьянской среде не редкость). Сейчас все его мысли были заняты продлением аренды, срок которой истекал через шесть лет, а на это требовалось согласие г-на Малена. Фермер завидовал богатству управляющего и следил за каждым его шагом; местные жители недолюбливали Виолетта за то, что он часто наведывается «к Иудам». Надеясь продлить аренду еще на двенадцать лет, хитрый фермер искал случая оказать услугу правительству или тому же Малену, который остерегался Мишю. Приобщив к слежке гондревилльского лесника, местного агента полиции и нескольких вязальщиков хвороста, Виолетт сообщал полицейскому комиссару в Арси обо всех деяниях Мишю. Попытка приобщить к делу и Марианну, служанку из дома управляющего, успехом не увенчалась; но Виолетт и его приспешники и так были в курсе всего, что там происходило, – благодаря Гоше, юному слуге, на чью преданность Мишю рассчитывал и который предавал его ради безделушек – жилетов, пряжек, хлопчатобумажных чулок и сладостей. Подросток, впрочем, не осознавал важности того, что так запросто выбалтывал. Докладывая начальству, Виолетт старательно очернял поступки управляющего, дополняя их собственными, самыми абсурдными предположениями, дабы они выглядели еще более преступными; Мишю же давно разгадал игру фермера и его намерения, и ему даже нравилось вводить его в заблуждение.