Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

– А и то, пане коханку, мастер фейерверков домашний, – сказал князь, – у меня всё домашнее.

В беседке наверху наияснейший пан среди дам и господ выдержал до конца, когда тем временем внизу, куда умыкнул воевода, запили.

– Комажес, – шепнул король генералу, – хотя бы я ничего не хотел, из милосердия к тебе я должен спуститься вниз, потому что у тебя пересохло в горле, а там позвените рюмками… и я также должен наполнить рюмку за здоровье радзивилловского дома.

Когда же спускался король вниз, к многочисленному и весёлому обществу, искал в голове какой-нибудь концепт для тоста. К сожалению, не удалось ему напасть ни на чего другое, кроме банального:

– Чтобы дом Радзивиллов не знал бедности!

В Альбе королю казалось наиболее подходящим отозваться по-холопски.

Когда в Несвиже все живые радуются, кричат, пьют и едят, восхищаясь всё более новыми чудесами, один Филиппек, осуждённый на неволю, напрасно через окно взирал на дворы, на которых даже мало кого было видно, потому что всё движение и жизнь расположены ближе к челу. Тогда едва какая задымлённая прислуга проскользнёт или кухонный сторож, который, схватив украдкой кусок мяса, хочет его употребить, не боясь коварных глаз.

Впрочем, Русин, через два дня убедившись, что мнимые гайдуки ни собирались отводить его в башню, не слишком мог жаловаться на свою судьбу. Он думал, что о нём забыли, а утешался тем, что панна Моника помнила о его пропитании. Ибо ему регулярно давали завтраки, обеды и ужины, а, когда графин, от тоски быстро высушенный, заканчивался, появлялся полный, его заменяющий, и вино в нём было не хуже. Множество, однако, неудобств должен был терпеливо переносить Филипп. Давали ему, правда, воду для умывания, но он был привыкшим умываться летом и зимой у колодца; бельё не было чем заменить. Чистая и ладная комнатка панны не спеша немного сменилась замусоренной и грязной. Притом не было с кем перемолвиться словом. Эти гайдуки, которые стояли за дверью, вовсе ему не показывались, не были слышны, а зато женский смех, визги девчат доходили до его ушей и огорчали его, так как было очевидно, что мужская стража коротала своё время, приведя девочек для забавы.

Панна Моника также ему не показывалась, хоть пару раз он видел её согнутую руку и узнал её, осторожно втиснутую через дверь.

Как долго могла продолжаться эта неволя? Что потом могло наступить? Наказание? Изгнание?

– Пусть бы уж было что им хотелось, чтобы только вырваться из этой клетки! – ворчал Филипп.

В субботу, когда весь Несвиж вечером поплыл в Альбу на новую иллюминацию, в замке сделалось тихо, как в могиле.

Бедный Филипп ходил по комнатке, в которой более пяти шагов туда и столько же обратно сделать не мог, вздыхал и всё более заглядывал в графинчик. Это было одной его радостью. Когда ему возле сердца делалось тоскливо, он прибегал к венгерскому лекарству.

Затем среди этого молчания он услышал под окном сильный кашель. Он повторялся так настойчиво, что Филипп наконец отворил окно и вгляделся вглубь, но взор не давал распознать, кто стоял внизу с поднятой вверх головой. На всякий случай Филипп также закашлял. Затем долетело со двора:

– Шерейко…

Филипп так вытянулся, что чуть не упал, но с высокого этажа на брусчатку нельзя было отважиться.

– Ради Христовых ран, спасите меня! – воскликнул он.

– Нет способа, – шепнул снизу приятель, – один есть: объявить королю, что вас сюда заключили, но, когда король это обдумает, от Радзивиллов ты должен навсегда освободиться. Наияснейший пан, возможно, не много захочет для тебя сделать. Говори, что предпочитаешь?

– Что я предпочитаю? Человече! – крикнул даже слишком громко Филипп. – Я одной только вещи желаю: хотя бы босым и без рубашки, но на свободу. У меня достаточно еды и питья, но когда дольше продлится такое сидение, как свинья в кормушке, готов на брусчатку спрыгнуть, хоть бы голову разбить!

– А зачем же голову разбивать? – спросил Шерейко. – Гм. В окне решёток нет; одеяло или скатерть возле тебя найдётся. Что может быть лёгче, как верёвку связать и вниз спуститься.

Литвин спешно договорил эти слова и, услышав кого-то подходящего, скрылся. Филипп напрасно звал, Шерейки внизу уже не было. Филипп задумался над советом, какой ему дал приятель, и начал рассматривать, из чего бы мог связать верёвку, когда дверь отворилась и женская фигура показалась на пороге.

Он узнал в ней панну Монику и поспешил к двери. Это действительно была она.