Юзеф Крашевский - Король в Несвиже (сборник)

Сразу после этого официального приветствия разговор упал на тон ниже. Король спросил о дороге, воевода похвалился быстротой, с какой её преодолел, и доложил, что немедленно должен возвращаться назад, чтобы сообщить радостную новость своему дому. Он даже заверил наияснейшего пана, что в Бельске отдыхать не будет и безотложно поспешит возвратиться в Несвиж.

Вся эта аудиенция, таким образом, не длилась и получаса, и король, очень приветливо попрощавшись с милостивым князем: «До свидания, пане воевода» – скрылся в спальне, а князь с Комажевским и Бишевским вышел, приглашая их к себе. Служба князя, тем временем, в постоялом дворе, перед которым стояли кареты, приготовила ужин и напитки, потому что воевода был голоден, день жаркий, а Комажевский не запретил себе рюмки.

Радзивилл, отделавшись от тяжести аудиенции, в самом лучшем настроении болтал почти до нелепостей о своих путешествиях, гордясь быстротой, с какой прибыл в Бельск и обещая также вернуться. В комнате, в которую вошли, всё уже стояло в готовности и воевода сразу же велел налить огромную рюмку с выбитыми на ней трубами, поднимая её за здоровье наисветлейшего пана. Комажевский же поспешил внести взаимно виват князю воеводе и дому Радзивиллов, который все исполнили венгерским вином, как кажется, привезённый из Несвижа. Вино прояснило лица и вернуло утомлённым резвость; на столе холодного и горячего мяса, фруктов, лакомств стояло множество. Все сели, а князь снова начал рассказывать о путешествиях, особенно же об экспедициях в Тунис и Морокко, где никогда в жизни не был. Притом вспоминал о том времени, когда спасался от опасности, потому что в пустыне песком был засыпан караван, и только хладнокровию князя и карманному меху они были обязаны своим спасением. Среди рассказа густые рюмки следовали друг за другом. Между тем лошадей уже запрягали в карету и, высушив последнюю бутыль, князь попрощался с Комажевским, без проволочек отъезжая в Несвиж…

В то время, когда это происходило, и князь оставил Несвиж, где его заменяли пан Северин, князь Иероним и генералова Моравская с мужем, Филиппек Понятовский сидел, как на тлеющих углях, ожидая прибытия короля и опьяняясь наикрасивейшими надеждами.

Изменения в его настроении, расположении и способе обхождения с панной Моникой постоянно его беспокоили. Она чувствовала, что что-то произошло или что-то готовилось, чего перед ней скрывал Русин. Поэтому она решила, пользуясь отсутствием князя и немного большей свободой, изучить Понятовского, начиная сначала от мечтаний и до опьянения. Русин давал ей делать с ним что хотела, но он до сих пор был замкнут. Смеялся, шутил, но вместе с тем клялся, что никаких таин не имел.

Панна Моника не спускала с него глаз; она дошла до того, что он очень часто имел конференции с Шерейкой, но из этого она ничего заключить не сумела.

Однажды вечером она потребовала, чтобы Филипп ей песенку «О Филоне и Жустине» переписал. Понятовский не имел очень красивого почерка, но для Мониси садился несколько раз, писал, смазывал, драл, жёг, наконец, на регатном парусничке без ошибки переписал Филона и в конце каллиграфическими узорами его украсил.

На таком же парусничке он носил постоянно при себе приготовленную петицию, вместе с Шерейкой обработанную, к наисветлейшему пану; оба документа покоились в одном кармане.

Случилось так, что когда неосторожный парень в спешке, при первой встрече с Монисий хотел ей вручить песенку, ошибся и вместо неё отдал петицию, которую она, не глядя, спрятала в корсет. Филипп не видел днём этой ошибки, а девушка лишь вечером, желая изучить песенку, заметила, как он невольно себя выдал. Всё теперь для неё прояснилось: беспокойство Русина, закрытые советы с Шерейкой, избегание людей.

Таинственность всего, что творилось и говорилось на дворе, всю важность того, что потихоньку в тайне совершалось, панна Моника поняла отлично. Она знала, что князь не мог быть довольным, когда на его дворе появится такой убогий смотритель Понятовский, как бы умысленно поставленный, чтобы королю очень скромно припомнить его происхождение. Князя должно было подозревать, что сам приготовил или, по крайней мере, специально предотвратить не старался публичное унижения короля. Она сама не могла надивиться, каким образом забыла, что Русина звали Понятовским! И что князь с радостью себе выбирал друзей и слуг с королевскими именами, наилучшим доказательством этого был камергер Собеский, прибывающий на дворе. Понятовский при конюшне, Собеский над двором, шли в паре друг с другом, хотя в действительности о Понятовском все забыли.