Энрике Хиль-и-Карраско - Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании

– Другими словами! – воскликнул Дон Альваро. – Мне не остается иного пути, чем тот, который указывает мое отчаяние.

– Тебе остается вера в Бога и в свое собственное доброе имя, этого у тебя никто не отнимет, – ответил магистр сурово, хотя в голосе его проскользнули нотки нежности. К тому же, – добавил он спокойно, – остались еще человеческие средства, которые в состоянии свернуть дона Алонсо с того гибельного пути, по которому он хочет направить свою дочь. Я бы, возможно, не сказал об этом последнем средстве, потому что, несмотря на мою осмотрительность, это может еще больше обострить ненависть к нашему благородному ордену. Завтра ты поедешь в Карраседо и передашь от моего имени письмо аббату. Его духовное звание может как-то повлиять на высокомерность сеньора де Арганса, и, надеюсь, если я попрошу, он не откажет в помощи своему брату. И мой, и его орден зародились в лоне учения святого Бернарда, получив свои первые заветы от святости его сердца. Сколько лет мы сражаемся под знаменем Христа в поисках царства, которого не было в этом мире.

Дон Альваро немного смутился, увидев, что в эгоизме своего горя он забыл о тревогах и невзгодах, которые, словно терновый венец, окружали эту седую, почтенную голову. Тогда он начал рассказывать о ходивших слухах, старик, опираясь на его плечо, спустился по лестнице, они дошли до Оружейной площади и, двигаясь вдоль стены, вышли к реке.

Ночь была тихой, и луна светила посреди синего безоблачного неба. Оружие караульных вспыхивало в ее лучах, отбрасывая живые отблески при движении. Река с приглушенным гулом серебряной лентой сбегала к подножию холма. Лес и горы проступали смутными очертаниями, как обычно бывает при лунном свете. Все располагало к меланхолии, зерна которой есть в глубине каждой благородной души. Магистр сел на одно из каменных сидений, расположенных у зубцов башни, а его племянник занял место напротив.

– Ты, наверное, думаешь, сын мой, – сказал он, – что могущество тамплиеров, у которых больше двадцати четырех командорств в Кастилии, не говоря уж о других менее важных крепостях, а в Арагоне – целые города, да и по всей Европе более чем девять тысяч домов и крепостей, чрезмерно велико. И что именно это породило ту гордыню и высокомерие, обвинение в которых им теперь и бросают в лицо.

– Да, так я и думаю, – ответил племянник.

– Так думают большинство из наших, – ответил магистр, – чувство превосходства обуяло нас. Чувство превосходства, которое погубило первого человека и которое еще погубит стольких его сыновей. В Палестине мы поплатились за свое презрение и тщеславие завистью остальных и в результате потеряли ее – нашу отчизну, нашу единственную истинную родину. О, Иерусалим, Иерусалим! Священный город! Утешение для всех на земле! – воскликнул он высокопарно. – В тебе остались все силы наших защитников, а оставив Сен-Жан д´Акр, мы испустили последний вздох. С тех пор мы скитаемся по Европе, окруженные могущественными врагами, что зарятся на наши владения, утратив наши изначальные принципы смирения и скромности. Весь мир ополчился против нас, и даже папская тиара, которая всегда служила нам щитом, кажется, склонилась на сторону наших врагов. Наши братья уже стонут в застенках Филиппа, и Бог знает, какой конец их ждет, спаси их, Господи! – воскликнул он громовым голосом. – Там они застали нас врасплох, но и здесь, и в других частях мира они увидят нас готовыми к бою. Папа может распустить наше братство, рассеять нас по всему свету, как народ Израилев, но, чтобы осудить нас, они должны будут нас выслушать, и храмовники не пойдут на казнь под палкой, беззащитные как стадо баранов.

Глаза магистра, казалось, метали молнии, а лицо оживилось пылкостью и энергией, которую никто и не предполагал увидеть в его преклонные годы.

Орден был притягательным магнитом для любого пылкого воображения своей таинственной организацией и сильным, сплоченным духом, который укреплял тело и ободрял его рыцарей. За этим могущественным и единым братством было сложно разглядеть нечто большее, чем нерушимую силу и мужество, особенно для неопытной юности, поскольку в этом возрасте все верят только в свою отвагу и силу воли, вот почему дон Альваро и не мог отреагировать иначе как:

– Дядя, вы думаете, что есть награда, уготованная Всевышним в этой двухвековой битве, что ведется в честь его имени? Так далеко от вашего дома, как только можно представить?

– Мы – те, – ответил старик, – кто не отвернется от Него, и потому мы превратились в яблоко раздора и осуждения. А я, – продолжил он с горечью, – умру вдали от своих, не заслонив их щитом моей власти, и венцом моих последних дней будут одиночество и изгнание. На все воля Божия, но все, кому уготована участь тамплиера, погибнут так же, как и жили, верные отваге и далекие от недостойной их слабости.