George Orwell - Сочинения. 1984. Скотный двор. Воспоминания о войне в Испании. Иллюстрированное издание

Все растворилось в тумане неизвестности. Прошлое было стерто, сам факт стирания забыт, а ложь стала правдой. Всего лишь раз в жизни он обладал конкретным и безошибочным доказательством фальсификации. Он держал его в руках целых тридцать секунд. Должно быть, это было в 1973 году, во всяком случае, это было примерно в то время, когда они с Кэтрин расстались. Но по-настоящему важной была дата на семь или восемь лет раньше.

На самом деле история началась в середине шестидесятых, в период больших чисток, в ходе которых прежние лидеры революции были уничтожены раз и навсегда. К 1970 году никого из них не осталось, кроме самого Большого Брата. Все остальные к тому времени были разоблачены как предатели и контрреволюционеры. Гольдштейн сбежал и скрывался (где именно, никто не знал), несколько остальных просто исчезли, ну, а большинство было казнено после зрелищных публичных процессов, на которых они признались в своих преступлениях. Среди последних выживших были трое мужчин – Джонс, Ааронсон и Рузерфорд. Эти трое были арестованы, вроде бы в 1965 году. Часто бывало, что люди исчезали на год, а то и больше, так что никто не знал, живы они или мертвы, а затем внезапно появлялись на горизонте, чтобы публично изобличить себя. Они признались в шпионаже и заговоре с врагом (на тот момент врагом тоже была Евразия), хищении государственных средств, убийствах различных доверенных членов Партии, интригах против Партии и Большого Брата, которые начались задолго до революции, в актах саботажа, в результате которых погибли сотни тысяч человек. Признавшись во всем этом, они были помилованы, снова зачислены в ряды Партии и назначены на должности, которые лишь на первый взгляд казались важными, но на самом деле вообще не предполагали никакой деятельности. Все трое написали длинные жалкие и унизительные статьи в «Таймс», анализируя причины своего отступничества и обещая исправить положение.

Через некоторое время после их освобождения Уинстон действительно видел всех троих в кафе «Каштан». Он вспомнил, с каким ужасом и очарованием наблюдал за ними краем глаза. Это были люди намного старше него, реликты древнего мира, едва ли не последние великие свидетели героического прошлого Партии. Они все еще излучали легкую ауру подпольной борьбы и гражданской войны. У него было ощущение, хотя уже тогда факты и даты становились размытыми, что он знал их имена задолго до появления Большого Брата. Но также они были преступниками, врагами, отступниками, обреченными на вымирание в течение года или двух. Ни одному из тех, кто однажды попал в руки Полиции мыслей, в конце концов не удалось спастись. Это были ходячие трупы, ожидающие отправки в могилу.

За ближайшими к ним столиками никого не было. Было неразумно даже просто находиться рядом с такими людьми. Они сидели в тишине, склонившись над рюмками с джином, приправленным настойкой гвоздики – фирменным напитком кафе. Из всех троих именно Рузерфорд произвел на Уинстона наибольшее впечатление. Когда-то он был известным карикатуристом, чьи резкие и безжалостные иллюстрации помогали поддерживать общественный запал во время революции. Даже сейчас, спустя много лет, его карикатуры периодически появлялись в «Таймс». Хотя они были на удивление безжизненными и неубедительными, жалкая имитация его прежнего стиля. Их темой всегда были пережитки старых времен – многоквартирные дома, голодающие дети, уличные схватки и сражения, капиталисты в цилиндрах, которые, даже стоя на баррикадах, казалось, все еще цеплялись за свои цилиндры, бесконечные тщетные попытки удержаться за прошлое. Рузерфорд был устрашающего вида человеком с гривой сальных седых волос, морщинистым лицом и толстыми губами. В свое время он, должно быть, был чрезвычайно силен, но теперь его огромное тело было сгорбленным, дряблым и растолстевшим. Казалось, он разрушался на глазах, как гора во время оползня.

Было пятнадцать часов. В такое время на улицах всегда было пусто. Уинстон уже не мог вспомнить, как он оказался в кафе в такое время. Там почти никого не было. С телеэкранов доносилась резкая металлическая музыка. Трое мужчин сидели в углу зала почти неподвижно, они не разговаривали друг с другом. Официант без команды принес им очередные стаканы джина. Рядом с ними на столе стояла шахматная доска с расставленными фигурами, которые так никто и не сдвинул с места. А потом, примерно на полминуты, что-то случилось с телеэкранами. Мелодия, которую они играли, изменилась, и тон музыки тоже. То, что тогда произошло, трудно описать словами. Прозвучала странная, трескучая, ревущая, насмешливая нота, в уме Уинстон назвал ее «желтой нотой». И тут голос с телеэкрана пропел: