Генри Миллер - Плексус

Мы оставались в борделе сколько было можно. То и дело появлялась новая девчонка, делала нам пассы и, не дождавшись ответного знака, оставляла нас в покое.

– Им тут не так уж сладко, – заметил наш приятель. – Доллар с клиента, и то бо́льшую часть хозяйка забирает. Хотя у некоторых из них вид не такой уж измученный, что скажете?

Мы с видом знатоков оглядели девочек. Волнующее зрелище, даже более волнующее, чем милашки из Армии спасения. Все как одна жевали жвачку, негромко болтали, насвистывали, стараясь выглядеть завлекательно. Одна или две, я заметил, зевали и терли кулачками слезящиеся глаза.

– По крайней мере, они регулярно питаются. – Это подал голос О’Мара.

– Похоже что так, – сказал наш приятель. – Я бы предпочел голодать.

– Не знаю, – проговорил я. – Если бы пришлось выбирать… если бы я был женщиной… не уверен, что не попробовал бы. Во всяком случае, пока не нагулял малость жирку.

– Ты ошибаешься, – хмыкнул наш приятель, – если так думаешь. Поверь мне, на такой работе жирок не нагуляешь.

– А что скажешь вон о той? – спросил О’Мара, показывая на толстуху в тонну весом.

– Такой уж она уродилась, это всякий поймет. К тому же она не дура выпить.

Ночью, возвращаясь в никуда, я думал о Моне: как она там без меня? С момента приезда сюда я получил от нее одно короткое послание. Правду сказать, она была не любительница писать письма. Так же как и вдаваться в подробности. Из ее записки я только и узнал, что в любой момент ее могут выселить. И что тогда? Интересно было знать.

Назавтра я почти весь день болтался в ИМКА, надеясь или, скорее, моля Бога, чтобы кто-нибудь начал обрабатывать меня. Я был готов и жаждал быть обращенным в какую угодно веру, даже в мормонскую. Но никто мной не интересовался. Вечером мне пришла блестящая мысль. Все было настолько просто, что я удивлялся, почему не подумал об этом раньше. Впрочем, надо было дойти до последней точки, чтобы придумать такое.

В чем заключалась моя блестящая идея? В том, чтобы ходить из лавки в лавку и просить всего лишь продукты, которые они собирались выбрасывать: черствый хлеб, испорченные фрукты, прокисшее молоко… Тогда я не понимал, насколько это повторяло нищенскую тактику святого Франциска. Он тоже требовал лишь то, что уже не годилось в пищу. Разница, конечно, была в том, что он выполнял свое предназначение. Я же попросту старался выжить. Разница огромная!

Тем не менее произошло чудо. О’Мара взял на себя одну сторону улицы, я – другую. Когда мы встретились в конце квартала, руки у нас были полны. Мы бросились в студию Флетчера, где застали Неда, и приготовились пировать.

По правде говоря, остатки и отбросы, которые мы набрали, не были столь уж отвратительны. Всем нам и раньше доводилось есть подпорченное мясо, конечно просто в силу обстоятельств; с овощей надо было только срезать подгнившую часть; из черствого хлеба получились отменные тосты; кислое молоко восхитительно сочеталось с перезрелыми фруктами. Для китайских кули это было бы настоящим лакомством. Единственное, чего не хватало, – это глотка вина, чтобы запить подсохший сыр. Однако у нас еще оставался кофе и чуточку сгущенного молока. Мы были на седьмом небе.

– Плохо, что мы забыли пригласить Муни, – сказал О’Мара.

– Кто такой этот Муни? – поинтересовался Нед.

Мы объяснили. Нед слушал раскрыв рот.

– Господи, Генри, – ахнул он, – это невероятно! Ведь я все это время сидел в редакции. Я продавал твою работу, выдавая ее за свою, а вы, парни, торговали газетами! Надо будет рассказать Ульрику… Кстати, прочитал ты свои статьи в газете? Их очень хвалили, говорил я тебе?

Я совершенно забыл о статьях. Может, я читал их, когда в коматозном состоянии сидел с утра до вечера в ИМКА, и не понял, что сам же написал их.

– Генри, – сказал Флетчер, – тебе следует вернуться в Нью-Йорк. Остальные ребята могут терять время здесь, но не ты. Я чувствую, что ты рожден для чего-то большего.

Я покраснел и постарался не обращать внимания на его слова.

– Слушай, – продолжал Флетчер, – не будь таким скромным. У тебя талант, всякому это видно. Не знаю, кем ты собираешься стать – святым, поэтом или философом. Но ты по натуре художник, в этом нет сомнения. И что важнее, ты не испорчен. Способен забыть о том, что сочинил, а это о многом говорит.

Нед, который все еще чувствовал себя виноватым, горячо поддержал его:

– Как только получу чек, Генри, тут же дам тебе денег на билет до дому. Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Мы с О’Марой как-нибудь перебьемся. Что скажешь, Тед? Ты ветеран: бродяжничаешь с десятилетнего возраста.