Маргарет Этвуд - Мадам Оракул

– На волю? – переспросила первая женщина. – Мы все пробовали это сделать. И это была наша ошибка.

Фелиция обернулась и увидела, что дорожка, по которой она пришла, зарастает, прячется за новыми ветками; ее уже нельзя найти… Она заперта здесь вместе с этими женщинами! Но какие они странные… слишком уж бела кожа, слишком мутны глаза… Тут Фелиция обратила внимание, что сквозь бледные тела женщин неясно просвечивают очертания скамьи…

– Единственный выход отсюда, – проговорила первая женщина, – через вон ту дверь.

Фелиция увидела с другой стороны площадки дверь, которая стояла отдельно, сама по себе. Она обошла дверь кругом: с обеих сторон одно и то же. Гладкая поверхность, круглая ручка, наверху – небольшая стеклянная панель, сквозь которую видны голубое небо и серовато-розовые облака.

Фелиция взялась за ручку, повернула ее. Дверь распахнулась… На пороге, ожидая ее, стоял Редмонд. Она хотела броситься к нему в объятия, рыдая от облегчения, но заметила странное выражение его глаз и вдруг поняла: Редмонд – убийца! Тайный убийца! Он хочет разделаться с нею так же, как разделался с предыдущими женами… Тогда она останется с ними в лабиринте навсегда… Он хочет заменить ее новой женой, стройной и безупречной…

– Не прикасайся ко мне, – сказала Фелиция, отступая назад. Она отказывалась признать, что обречена. Здесь, по эту сторону двери, ей ничто не грозит. Тут с Редмондом начала происходить череда диковинных превращений. Он искусно менял внешность, пытаясь переманить Фелицию к себе. На его лице выросла белая марлевая повязка, затем – лиловатые тонированные очки, а после – рыжая борода и усы, которые медленно растаяли, сменившись горящими глазами и зубами-сосульками…. Потом исчез плащ, и он остался стоять, печально глядя на Фелицию; на нем была водолазка…

– Артур? – удивилась она. Простит ли он ее когда-нибудь?

Редмонд вновь облачился в свой оперный плащ. Его рот был тверд и алчен, глаза горели.

– Позвольте мне увезти вас, – прошептал он. – Я вас спасу. Мы с вами будем танцевать вечно, вечно.

– Вечно, – повторила она, сдаваясь. – Вечно. – Когда-то ей так хотелось услышать эти слова, всю свою жизнь она надеялась, что кто-нибудь ей их скажет… Она представила, как скользит по бальному залу, почувствовала сильную руку на своей талии…

– Нет, – вдруг вскричала она, – я знаю, кто вы такой!

Плоть упала с его лица, обнажив голый череп; он шагнул к ней, потянулся к ее горлу…

Я открыла глаза. С улицы, с дорожки, доносились шаги. Настоящие. Кто-то прошел по балкону и остановился перед дверью. Чья-то осторожная рука постучала, раз, другой.

У меня еще был выбор. Я могла притвориться, что меня нет. Или ничего не делать, просто подождать. Изменить голос, сказать, что это не я. Но стоит мне повернуть ручку, как дверь откроется, и я окажусь лицом к лицу с тем, кто стоит за порогом, кто пришел за мной, за моей жизнью.

Я открыла. Я знала, кто он такой.

В общем-то, я не хотела бить его по голове бутылкой из-под «Чинзано». То есть я, безусловно, планировала ударить, но в этом не было ничего личного. Я ведь его никогда в жизни не видела. Абсолютно посторонний человек. Думаю, я просто слишком увлеклась: он так напоминал кого-то другого…

И уж конечно, я не думала, что он так надолго вырубится; вот типичный пример недооценки собственных сил. Я была в ужасе, особенно когда увидела кровь. Как же я могла его бросить? А вдруг сотрясение? Опять же, потеря крови… в общем, я велела мистеру Витрони привести врача. Сказала, что приняла этого человека за взломщика. К счастью, он был в отключке и не мог опровергнуть мои слова.

Очень мило с его стороны, что он, придя в себя, не стал на меня заявлять. Сначала я думала, что это ради интервью: журналисты все такие. Конечно же, я слишком много болтала, но оно и понятно: нервы. Статья, когда он ее напишет, получится, что и говорить, странная; и ведь самое удивительное, что в ней на сей раз нет ни слова лжи. Ну, почти. Пара имен, еще кое-что, но в целом – чистая правда. Полагаю, у меня была возможность отказаться от интервью, симулировать амнезию или нечто в этом роде… сбежать, в конце концов; вряд ли он сумел бы меня найти. Сама удивляюсь, почему не захотела так поступить, – я же всегда боялась разоблачения. Но почему-то было невозможно уехать и оставить беднягу одного, в больнице, где ему совершенно не с кем поговорить – особенно после того, как я чуть не угробила его по ошибке.