Сельма Лагерлёф - Сказание о Йосте Берлинге

Он собрался было втолковать этому бесчувственному лилипуту, какой великий подвиг совершил звонарь, но не смог выдавить ни слова – горечь, что он впустую пожертвовал заветным выстрелом, лишила его дара речи.

Непостижимо! Великий подвиг, а парню отказывают в сватовстве, хотя любая девушка с радостью пошла бы за такого героя.

Звонарь и еще несколько парней собрались разделывать тушу, побежали в сараи точить тесаки, остальные постепенно разошлись по домам, и майор Фукс остался один у неподвижной туши.

Ну нет.

Пришлось ему опять открывать церковь огромным ржавым ключом, опять карабкаться на колокольню по лестничке с покосившимися хлипкими ступеньками, будить спящих голубей.

И когда деревенские парни под наблюдением майора стали разделывать убитого медведя, они обнаружили, что в зубах его зажата пачка денег. Пятьсот риксдалеров. Никто до сих пор не знает, откуда взялись эти деньги, но, поскольку заколдованного зверя убил звонарь, трофей по праву принадлежит ему.

И как только сошлись на том, что владелец клада не кто иной, как звонарь Ян Ларссон, органист Фабер будто прозрел, подошел к звонарю и объявил, что будет счастлив и горд иметь такого зятя.

В пятницу вечером майор вернулся в Экебю после двух вечеринок: у звонаря отмечали удачный выстрел, а у Фабера – помолвку. Юная девица Фабер выходила за звонаря Яна Ларссона, и глаза ее сияли такой веселой голубизной, что никто бы и не поверил, что еще накануне они были полны горьких слез.

Настроение у майора сквернее некуда. Его не утешает даже, что медведь, которого он считал главным личным врагом, побежден, хоть и не им. Не радует и подаренная ему звонарем шкура убитого зверя.

А может, кто-то посчитает, что грустит он вовсе не о медведе-шатуне, а о крошечной девице Фабер, доставшейся другому. И будет не прав. Никакой грусти по этому поводу майор не испытывает. Но надо понимать, какой удар для охотника: старый, одноглазый медведь-шатун, гроза округи, хозяин здешних лесов, убит, а ему, майору, так и не удалось выстрелить серебряной пулей из своего много повидавшего ружья.

Он поднимается во флигель и молча швыряет шкуру на пол перед сидящими у камина кавалерами. Но не думайте, что он тут же пустился рассказывать о своей экспедиции! Только много месяцев спустя удалось выудить из него подробности ночной истории. Но и тогда не открыл он правду про тайник скряги-пастора из Брубю, а сам пастор вряд ли обнаружил пропажу.

– Красивая шкура, – похвалил Беренкройц. – Могучий зверь. Только непонятно, что его выгнало на охоту посреди зимы. Иди ты его настиг в берлоге?

– Его застрелили в Бру.

– Огромный зверь, – вступил в разговор Йоста, – не такой огромный, как тот гигант с Гурлиты, но тоже громила.

– Почти такой же, – подтвердил Кевенхюллер. – Только тот был одноглазый.

Фукс бросился к шкуре и обомлел. Оба глаза были целы-целехоньки, и ему даже показалось, что шкура ему подмигнула.

И надо было поглядеть в этот миг на знаменитого майора Фукса, грозу окрестных медведей! Неказистый майор просиял так, что на какую-то секунду сделался настоящим красавцем. Значит, этот не тот медведь? Не его личный супостат?

– Слава тебе, великий и милосердный Господь наш!

Он сцепил руки на груди, поднял голову к потолку и за весь оставшийся вечер не произнес ни слова.

Сидел и о чем-то думал, а на губах его играла мечтательная улыбка.

Мы, молодые, с удивлением слушаем рассказы о тех далеких временах.

– Неужели у вас каждый день давали балы? Каждый день, пока вы были молоды и сияли красотой? Неужели жизнь в те времена была одним сплошным приключением?

– Неужели все юные девушки были так прекрасны и так ласковы, что чуть не после каждого приема одну из них похищал Йоста Берлинг?

И качают головами умудренные опытом старики, и начинаются рассказы про жужжание ткацких и прядильных станков, про хлопоты на кухне, про грохот цепов в дни обмолота, про доносящиеся из леса глухие удары топоров. Но надолго этих нравоучительных повествований не хватает; куда интереснее, как тормозят в морозной пыли санки у крыльца, как валится в них гурьбой нарядная молодежь, как мчатся они по заснеженным лесам! А танцы ночи напролет, а пунши и крюшоны, а порванные струны на скрипках!

А бешеная охота, стоившая подчас жизни и самим охотникам! А шум и выкрики искателей приключений вдоль берегов длинного, дважды перепоясанного озера Лёвен! Далеко разносились их крики, качались и падали деревья, сходили лавины, все злые духи, казалось, собирались сюда на праздник. А голодные звери подбирались к одиноким хуторам. И прощай, тихий домашний уют – словно восьминогий конь Удена Слейпнер промчался по краю, унося мертвых героев в Вальхаллу, промчался и затоптал весь семейный уют, все тихое счастье. Сердца мужчин вспыхивали героической жаждой подвигов, а бледные от ужаса женщины покидали свои дома.