Сомерсет Моэм - Бремя страстей человеческих

– Но, если бы я забыл свой кошелек, вы бы, безусловно, мне его вернули,

– сказал Филип.

– Не по соображениям морали вообще, а только из страха перед полицией.

– Ну, полиция вряд ли вас заподозрит.

– Мои предки так долго жили в цивилизованном государстве, что страх перед полицией въелся у меня в плоть и кровь. Дочь моего привратника не задумалась бы ни на минуту. Вы скажете, что она недаром близка к преступному миру, но тут совсем другое: она просто лишена мещанских предрассудков.

– Но, значит, вы отрицаете и честь, и добродетель, и чистоту, и порядочность. Словом, все! – воскликнул Филип.

– Вы когда-нибудь совершали грех?

– Не знаю. Думаю, что да.

– Вы произнесли это тоном попа-сектанта. Вот я никогда не совершал греха.

Кроншоу выглядел необыкновенно комично в своей потрепанной шубе с поднятым воротником, в надвинутой на красное одутловатое лицо шляпе, из-под которой сверкали маленькие глазки, но Филипу было не до смеха.

– Неужели вы никогда не совершали ничего, о чем бы стоило пожалеть?

– Как можно жалеть о том, что неизбежно? – спросил в ответ Кроншоу.

– Но ведь это фатализм!

– Иллюзия, что воля человека свободна, так укоренилась в нашей душе, что даже я готов ее принять. И, когда я действую, я делаю вид, будто что-то от меня зависит. Но, когда действие совершено, мне становится ясно, что оно было вызвано усилиями извечных сил природы и, что бы я ни предпринимал, я не мог бы его предотвратить. Оно было неминуемо. И, если действие это было благородным, заслуга тут не моя, если же оно было дурным

– никто не вправе меня попрекать.

– У меня голова кругом идет, – пожаловался Филип.

– Выпейте виски, – предложил Кроншоу, подвигая бутылку. – Отлично прочищает мозги. Немудрено, что у вас голова не варит, зря вы пьете пиво.

Филип отрицательно помотал головой, и Кроншоу продолжал:

– Вы – парень неплохой, вот только непьющий. А трезвость вредит беседе. Но, когда я говорю о добре и зле… – Филип понял, что его собеседник не потерял нити своих рассуждений, – я говорю только по привычке. Никакого смысла в эти слова я не вкладываю. Я отказываюсь устанавливать шкалу человеческих поступков, превозносить одни и чернить другие. Для меня понятия порока и добродетели не имеют значения. Я не раздаю ни похвал, ни порицаний – я приемлю сущее. Я – мера всех вещей. Я – центр мироздания.

– Но на свете живут и другие люди, кроме вас, – возразил Филип.

– Я могу говорить только о себе. Другие меня касаются лишь постольку, поскольку они ограничивают мои действия. Вокруг каждого из них тоже вращается вселенная, и каждый из них для себя – тоже центр мироздания. Мое право властвовать над ними определяется только моей силой. То, что я в силах совершить, – единственная граница того, что мне дозволено совершить. Мы от природы наделены стадным чувством и потому живем в обществе, а общество держится только на силе – силе оружия (полицейский) и силе общественного мнения (что скажут люди?). С одной стороны – общество, с другой – личность; и общество, и личность стремятся к самосохранению. Это сила против силы. Я стою один, но вынужден мириться с обществом, и, в сущности, мирюсь с ним охотно, ибо взамен налогов, которые я плачу, общество меня охраняет, меня, слабосильного, – от насилия другой, более могучей личности; однако я подчиняюсь законам общества только поневоле и не признаю их, я вообще не признаю никаких законов и верю только в силу. После того как я заплатил за полицейского, который меня охраняет, и (если я живу в стране, где существует воинская повинность) отслужил в армии, которая оберегает мой кров и мою землю от захватчика, – я заплатил свой долг обществу и в остальном противостою его мощи своей изворотливостью. Государство, чтобы сохранить себя, издает законы и, если я нарушу эти законы, сажает меня в тюрьму или лишает жизни; у него есть сила, чтобы так со мной поступить, а следовательно, и право на это. Если я нарушаю закон, на меня обрушивается месть государства за нарушение его закона, но я не стану считать эту месть справедливым наказанием и не буду чувствовать себя преступником. Общество соблазняет меня служить ему, суля почет, богатство и хвалу сограждан, но я равнодушен к их хвале, презираю почет и легко могу обойтись без богатства.

– Но если бы и другие думали, как вы, все бы сразу же развалилось, как карточный домик!

– А что мне до других, я думаю только о себе. Я пользуюсь тем, что большая часть человечества, гонясь за своей выгодой, делает то, что прямо или косвенно помогает мне жить.