Олдос Хаксли - Шутовской хоровод. Эти опавшие листья

Гамбрил Младший взглянул на часы.

– Половина третьего, – сказал он. – Пора спать.

– Мистер Гамбрил! – (К удивлению примешивалось удовольствие.) – Как я рад! – (Теперь основным чувством, которое выражал голос, доносившийся откуда-то из темных глубин мастерской, было удовольствие.)

– Это я, мистер Бодженос, должен радоваться. – Гамбрил закрыл за собой дверь мастерской.

Маленький человечек в сюртуке выскочил из каньона, или, вернее, черного ущелья, образованного двумя отвесными слоистыми стенами демисезонных костюмов, и, выйдя в открытое пространство перед дверью, поклонился со старомодной учтивостью, показав при этом перламутровый череп, слегка прикрытый длинными влажными темными прядями скудной растительности.

– И разрешите мне узнать, сэр, чему я обязан этой радостью? – Мистер Бодженос лукаво посмотрел снизу вверх, склонив голову набок, так, что дрогнули торчащие кончики его нафиксатуаренных усов. Пальцы его правой руки были засунуты за борт сюртука, и он стоял носки врозь, в первой позиции классического балета. – Легкое весеннее пальто, может быть? Или новый костюм? Должен заметить, – и его взгляд профессионала окинул длинную, худую фигуру Гамбрила с головы до ног, – должен заметить, что те одежды, которые вы теперь носите, мистер Гамбрил, выглядят – как бы это сказать? – несколько неглиже, как сказали бы французы, чуточку неглиже!

Гамбрил взглянул на свой костюм. Его огорчило «неглиже» мистера Бодженоса; этот поклеп обидел его, оскорбил. Неглиже? А он-то воображал, что вид у него вполне приличный и даже элегантный (но ведь у него всегда был такой вид, даже в лохмотьях), – вернее сказать, безупречный, как у мистера Портьюза, очень подтянутый в этой черной куртке, опереточных брюках и лакированных ботинках. А черная фетровая шляпа – разве она не была именно тем иностранным, южным штрихом, который спасал всю композицию от банальности? Он рассматривал себя, стараясь увидеть свой костюм – свои одежды, как назвал их мистер Бодженос, одежды, Боже милосердный! – глазами опытного портного. Перегруженные карманы отвисали складками, на жилете было пятно, брюки вздувались пузырями, точно голые колени на рубенсовском портрете Елены Фурман в мехах, в Венской галерее. Да, все это было страшно неглиже! Он почувствовал себя угнетенным; но изысканная профессиональная корректность мистера Бодженоса несколько успокоила его. Этот сюртук, например. Он точно сошел с какой-то очень современной картины – какая гладкая, без единой складочки, цилиндрическая грудь, какая чистая абстрактная форма конуса в слегка закругленных полах! Ничто не могло быть менее неглиже. Он окончательно успокоился.

– Я хочу, – сказал он наконец, с важным видом прочищая горло, – я хочу, чтобы вы сшили мне брюки по моим указаниям. Это новая мысль. – И он вкратце описал Патентованные Штаны Гамбрила.

Мистер Бодженос внимательно слушал.

– Для вас я могу их сделать, – сказал он, когда описание было закончено. – Я могу их сделать для вас… если вам в самом деле этого хочется, мистер Гамбрил, – добавил он.

– Благодарю вас, – сказал Гамбрил.

– И разрешите мне узнать, мистер Гамбрил, вы намереваетесь носить подобные… подобные одежды?

Гамбрил стыдливо отрекся.

– Лишь для того, чтобы практически осуществить мысль, мистер Бодженос. Я, понимаете, занят коммерческой эксплуатацией этой идеи.

– Коммерческой? Понимаю, мистер Гамбрил.

– Может быть, вы хотите войти в долю? – предложил Гамбрил.

Мистер Бодженос покачал головой.

– Боюсь, мистер Гамбрил, что для моих клиентов это не подойдет. Вряд ли можно ожидать, что «сливки общества» станут носить подобные вещи.

– Вы так думаете?

Мистер Бодженос продолжал качать головой.

– Я их знаю, – сказал он, – я знаю «сливки общества». Да. – И он добавил, с непоследовательностью, которая была, возможно, только кажущейся: – Между нами, мистер Гамбрил, я большой поклонник революции…

– Я также, – сказал Гамбрил, – теоретически. Но ведь я ничего не теряю. Я могу позволить себе быть ее поклонником. Тогда как вы, мистер Бодженос, вы благоустроенный буржуа… о, только в экономическом смысле, мистер Бодженос…

Мистер Бодженос принял объяснение с одним из своих старомодных поклонов.

– …Вы были бы одним из первых, кто пострадал бы, если бы кто-нибудь начал ломку у нас.

– Разрешите мне сказать вам, мистер Гамбрил, что тут-то вы и ошибаетесь. – Мистер Бодженос вынул руку из-за пазухи и принялся двигать ею, подчеркивая жестами наиболее важные места своей речи. – Когда настанет переворот, мистер Гамбрил, – великий и необходимый переворот, по выражению олдермена Бекфорда, человек будет иметь неприятности не оттого, что он имеет немного денег, а из-за своих классовых привычек, мистер Гамбрил, своего классового языка, классового воспитания.