Бенджамин Дизраэли - Сибилла

Чертовсор вступил в жизнь так рано, что уже в семнадцать лет сочетал в себе опыт зрелого мужчины и божественную энергию юности. Он был первоклассным рабочим и имел отменный заработок; он воспользовался преимуществами, которые давала фабричная школа; быстро и без труда выучился читать и писать, а на момент нашего рассказа был душой Литературно-научного кружка на Шодди-Корт. Его лучшим (и единственным близким) другом был Красавчик Мик. Объяснялось это, наверное, тем, что они заметно разнились характером и внешностью. Подчас именно на этом и зиждется самая крепкая дружба. Чертовсор был смуглый юноша, мрачный, честолюбивый, задумчивый и вечно чем-то недовольный, однако отличался терпением и упорством — одно лишь это можно было приравнять к таланту. Мик был прекрасен как лицом, так и фигурой, весел, вспыльчив и непостоянен. Мик радовался жизни — его друг лишь терпел ее; но именно Мик всегда жаловался на низкий заработок и тяготы труда — Чертовсор же никогда не ворчал, зато много читал и размышлял о правах тружеников и желал защищать свое родное сословие.

— Я вот подумываю, не присоединиться ли к «Полному воздержанию», — сказал Чертовсор, — с тех пор, как я прочел обращение Стивена Морли, оно у меня из головы не выходит. Мы не добьемся своих прав, пока не избавимся от пристрастий — а начать проще всего с выпивки.

— Ну, что до меня, я могу запросто обойтись без спиртного, — заявила Каролина. — Будь я благородной дамой, так пила бы только парное коровье молоко, и ничего больше.

— А вот мне по душе чай, — сказала Генриетта. — Признаться, ничего не пожалею ради хорошего чая. А раз уж я теперь веду хозяйство, то и чай буду пить только самый лучший.

— Что ж, покуда ты не дал свою клятву, Сорик, — весело произнес Мик, — предлагаю заказать по стаканчику джина да потолковать об этом твоем воздержательстве.

Чертовсор был уступчив в мелочах, особенно когда имел дело с Миком: он согласился и присел за стол.

— Думаю, ты уже слышал о последней проделке Хапни и Хвата, а, Сорик?

— Что на сей раз?

— Сегодня в конце смены каждый рабочий получил ключ; полкроны в неделю будет вычитаться из заработка как плата за жилье. Джим Пластоу сказал, что живет с отцом и ни в чем таком не нуждается; так они заявили, что он обязан снимать комнату.

— Настанет и их черед, — задумчиво произнес Чертовсор. — Эти ребята, как я погляжу, еще почище Трака и Третта {295} будут. С теми-то хоть всё ясно было: четверть заработка непременно им в карман, а взамен — какое-то никчемное барахло. А у Хапни и Хвата какие-то штрафы, ключи… Вообще никогда не знаешь, на что рассчитывать. Давайте выпьем, — добавил он, наполняя свой стакан, — предлагаю тост: за крах Капитала!

— Вот это наш Сорик! — сказал Мик. — Каролина, мисс Генриетта, давайте поддержим тост вашего коллеги. Деньги — корень зла, этого никто не отрицает. Мы еще обретем наши трудовые права: десятичасовой закон {296} , никаких штрафов и никакой работы для тех, кому еще нет шестнадцати.

— Пятнадцати, — воодушевленно поправила его Каролина.

— Народ больше не станет терпеть этих притеснений, — заявил Чертовсор.

— Мне кажется, одно из самых гадких притеснений, — сказала Каролина, — это приказ мирового судьи, который велит Джеку-Весельчаку закрывать «Храм» по вечерам в субботу.

— Это просто бесчестно! — подхватил Мик. — Что же, нам и отдохнуть нельзя?! С тем же успехом можно жить в Саффолке, откуда едут к нам иммигранты, а крестьяне, чтобы скоротать время, жгут господские стога.

— А что до прав тружеников, — заметила Генриетта, — выходит, люди стоят у станков за просто так.

— А ведь ваши уста изрекли весьма толковую вещь, мисс Генриетта, — одобрил Мик. — Эх, избрали бы меня хоть на сорок восемь часов верховным лордом {297} , так я этот вопрос в два счета бы решил. Как зарядил бы из всех бортовых орудий по их «двухпалубникам»! Бабахнуть бы на моубрейской ярмарке разом из четырнадцати пушечек адмиральского флагмана — да никакое Наваринское сражение {298} с этим не сравнится!

— Рабочие, быть может, и слабы, но капиталисты еще слабее, — заявил Чертовсор. — Весь их капитал только на бумаге.

— Вот что я вам скажу, дорогие мои, — произнес Мик, заговорщически понижая голос. — Если что и может спасти страну, так это _ _ _ добрая стачка {299} .

— Обед подан, ваша светлость, — объявил лорду Моубрею его камердинер; и благородный лорд повел леди Марни в столовую. Остальные последовали за ними. Эгремонта посадили рядом с леди Мод Фитц-Уорен, младшей дочерью графа. Леди Джоан сидела почти напротив.