Бенджамин Дизраэли - Сибилла

От этих размышлений его пробудила болезненная перемена в поведении возлюбленной. Матушка леди Арабеллы забила тревогу. Ей нравилось, что дочерью восторгаются, пусть даже и младшие сыновья, коль скоро они заметны в свете, — но лишь на почтительном расстоянии. Имя мистера Эгремонта упоминалось слишком уж часто. Дошло до того, что оно вкупе с именем ее дочери появилось в какой-то воскресной газетенке. Требовались самые решительные меры — и они были приняты. Молодые люди по-прежнему улыбались друг другу при встрече, по-прежнему мило ворковали, но словно по воле какой-то волшебной хитрости, которая, признаться, даже озадачила Эгремонта, их встречи день ото дня становились всё реже, а возможностей для бесед находилось всё меньше. В конце светского сезона леди Арабелла выбрала из массы равно достойных обожателей юного пэра, обладателя большого имения, к тому же отпрыска «старинной знати» {156} (это обстоятельство чрезвычайно льстило невесте, чей дедушка был всего-навсего одним из директоров Ост-Индской компании {157} ).

Эта несчастливая страсть Чарльза Эгремонта со всеми ее унизительными тонкостями и последствиями оказалась тем самым первым потрясением в жизни, которое однажды постигает каждого из нас и впервые заставляет задуматься. Все мы переживали эту удручающую трагедию, когда иллюзии впервые рассеиваются, и наше разочарованное воображение (а может, уязвленное самолюбие) впервые дает нам понять, что мы напрасно считали себя безупречными и неотразимыми. По счастью, судьба преподает нам эти первые назидательные уроки, когда мы еще молоды; воистину горька и невыносима эта первая отрава для наших едва распустившихся чувств, и все-таки задор юных лет увлекает нас дальше. Первая рана обычно побуждает нас отправиться в первое путешествие. Досада требует смены климата, отчаяние — некой перестановки. Эгремонт оставил родину, чтобы никогда больше не возвращаться, — и возвратился после полутора лет отсутствия значительно умудренным человеком. Решительно покинув Англию, он со всей отпущенной ему свободой вкусил прелестей и мелочей бытия, но при этом не стал вульгарен; напротив, смотрел по сторонам, рассуждал, задавал вопросы. Новое окружение волновало ум; Эгремонт встречал (и это, сказать по правде, важнейшее преимущество путешествия) замечательных людей, беседы с которыми раскрывали его душу. А раскрыть ее стоило. Заклокотали силы, о которых он и понятия не имел; в нем пробудилась любознательность — и это привело его к новым открытиям и чтению; он обнаружил, что напрасно считал свое образование завершенным, — ведь в действительности оно даже не начиналось; он учился в школе и университете, на деле же ничего не знал. Прочувствовать собственное невежество — великий шаг на пути знания. Перед раскрепощенным интеллектом и растущей эрудицией начала сотрясаться огромная вселенная исключительных нравов и чувств, под небом которой Эгремонт был рожден и вскормлен; его благородная душа и доброе сердце отпрянули от возврата в этот надменный холодный мир, чуждый сострадания и неподдельного величия.

Эгремонт был не прочь вернуться к своему изначальному образу жизни.

Ранней весной 1837 года Эгремонт вновь появился в лондонском свете, где он когда-то блистал и под влиянием которого однажды зародились его представления о занятиях и интересах, достойных настоящего мужчины. Его мать была счастлива, что сын возвратился под родную крышу, — и немного растопила давнишний лед между ним и его старшим братом; старые знакомые радушно приняли Чарльза и представили его новым героям, которые проявили себя во время его отлучки. Да и сам Эгремонт, казалось, был не прочь вернуться к своему изначальному образу жизни, хотя и не выказал особого энтузиазма по этому поводу. Он часто посещал званые вечера и бездельничал в клубах, катался верхом в парке и лениво зевал в опере. Но была одна перемена, которая отличала его жизнь до и после путешествия: он понял, что нужна какая-то цель, — и всё время помышлял об активных действиях, хотя по-прежнему понятия не имел, что же ему делать. Наверное, именно эта заговорившая в нем потребность (а может, то было желание развеяться) вновь привела его на скачки. Такое времяпрепровождение казалось ему куда более достойным, нежели пребывание в мире светских гостиных, полном притворства, извращенных представлений и жеманных страстей. Впрочем, независимо от мотивации сомнений не вызывало одно: Эгремонт, так или иначе, не на шутку увлекся дерби; он совершенно не был посвящен в тайны скаковой дорожки, однако настолько уверовал в свои знания, что с присущим ему азартом ставил немалые деньги на лошадь, которая непременно должна была победить (и тем не менее всегда приходила второй).