Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Я на такое не способен.

— Почему? Она же пустила за тобой ищейку!

Крейг пожал плечами:

— Не рассуждай как адвокат. Не могу — и баста.

— Ты слишком старомоден, — заключила Энн. — В этом твоя беда.

— Давай не будем больше говорить об этом, — попросил он. — Только помни: если бы я не женился на твоей матери, тебя и твоей сестры не было бы на свете. Я иногда думаю, что вы — самое главное, что у меня есть, а все остальное ломаного гроша не стоит. Поэтому, как бы ни поступала ваша мать, я благодарен ей за вас. Ты будешь помнить это?

— Попытаюсь.

Голос Энн задрожал, и Крейг испугался, что она сейчас заплачет. Странно, она даже в детстве не была плаксой.

— Но скажу только одно, — с горечью продолжала она. — Больше я не желаю видеть эту женщину. Никогда. Ни в Швейцарии, ни в Нью-Йорке, ни в Калифорнии. Нигде.

— Ты когда-нибудь передумаешь, — тихо возразил он.

— Хочешь пари?

О Господи! Семьи и семейные дрязги!

— Я хочу, чтобы вы с Маршей знали: Констанс не имеет никакого отношения к нашему разрыву. Я оставил твою мать, потому что мне все это надоело до чертиков и я был на грани самоубийства. Наш брак потерял всякий смысл, а продолжать бесцельную жизнь я не собирался. Я виню вашу мать не меньше, чем самого себя. Наступил конец, вот и все. Констанс — просто совпадение.

— Ладно, — согласилась Энн, — верю.

Она примолкла, и Крейг, облегченно вздохнув, благодарный за передышку, миновал каннский ипподром. Южные скачки… Незамысловатые победы, незасчитанные поражения. Включенные разбрызгиватели изливались мириадами водяных дуг-фонтанчиков по всему зеленому полю.

— Ну, — резковато спросила Энн, — а как насчет тебя? Веселишься?

— Можно сказать и так.

— Я беспокоилась о тебе, — сообщила она.

— Беспокоилась? — с невольным удивлением повторил Крейг. — Я всегда считал, что современная молодежь не волнуется за родителей, по крайней мере так утверждают модные теории.

— Не настолько я современна.

— А почему ты тревожилась?

— Твои письма, — коротко пояснила Энн.

— Что же в них такого?

— Вроде ничего особенного. Ничего странного. Но общий настрой… Не знаю… у меня такое ощущение, что ты недоволен собой и не уверен в том, что делаешь. Даже почерк… — Она осеклась.

— Почерк?

— Выглядит совершенно иным. Не таким четким. Словно ты разучился писать буквы.

— Может, следует отныне печатать письма на машинке? — попытался отшутиться Крейг.

— Все не так просто, — серьезно ответила она. — На факультете психологии есть преподаватель, специалист-графолог, и я показала ему два твоих письма: одно — полученное четыре года назад, а второе…

— Ты хранишь мои старые письма?

Поразительный ребенок! У него не осталось ни одного письма от родителей.

— Естественно! Ну, в общем, тот преподаватель как-то заметил, что зачастую задолго до того, как что-то случится, прежде чем появятся какие-нибудь симптомы или сам человек что-то почувствует, его почерк… вроде того как… предсказывает перемены… болезнь, даже смерть.

Крейг был потрясен ее словами, но постарался этого не показать. Энн всегда была искренней, откровенной девочкой, ничего не скрывала и выпаливала все, что приходило в голову. Он гордился и немного забавлялся этой неумолимой честностью, считая ее неопровержимым доказательством силы духа. Но теперь ему было не до смеха, ибо на этот раз правда оказалась беспощадной.

— И что же этот умник изрек насчет писем твоего папочки? — иронически осведомился он.

— Смейся, смейся! Он сказал, что ты изменился. И изменишься еще больше.

— Надеюсь, к лучшему.

— Нет, — вздохнула она. — Не к лучшему.

— Господи милостивый! Посылаешь своих деток в модный колледж за солидным образованием, а они выходят оттуда с головой, набитой всякими средневековыми суевериями. Интересно, твой графолог и хиромантией занимается?

— Как бы там ни было, — возразила Энн, — я дала себе слово сказать тебе — и сказала. А увидев тебя сегодня, я была потрясена.

— Чем, интересно.

— Ты плохо выглядишь. Очень плохо.

— О, не будь глупышкой, Энн, — рассердился Крейг, хотя был уверен в ее правоте. — Пара бессонных ночей, только и всего.

— Не только, — настаивала она. — И дело не в бессонных ночах. Тут что-то более серьезное. Не знаю, сознавал ты это или нет, но я присматриваюсь к тебе с самого детства. И как бы ты ни пытался скрыть от меня свое настроение, я всегда знала, когда ты злишься или волнуешься, когда болен или напуган…