Ирвин Шоу - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

— Я и сгораю, — заверил он.

— Докажи.

— Я примчусь к тебе, куда и когда пожелаешь, — громко пообещал он.

— Вот это пойдет, парень, — объявила она со смешком. — Господи, говорить с тобой — все равно что зубы рвать. Ты пьян?

— С похмелья.

— Дебоширил?

— Можно сказать и так.

Хотя бы один камень в фундамент истины.

— Никогда не любила трезвенников. Ладно, телеграфирую, как только что-то прояснится. Сколько твоей дочери лет?

— Двадцать.

— Думаю, у двадцатилетней девушки найдется более интересное занятие, чем целыми днями не отходить от папаши.

— Мы любящие родственники.

— Я это заметила. Веселись, дорогой. Мне тебя не хватает. И все-таки, львенок — прекрасная идея.

Она повесила трубку.

«Постыдная, глупая комедия», — неприязненно подумал он, вскакивая с постели и принимаясь поспешно одеваться. Он уже успел натянуть рубашку и брюки, к тому времени как вернулась Гейл, все еще голая. Она была стройная, совершенная; на смуглой коже переливались последние капельки воды, которые она не позаботилась вытереть.

Гейл стояла, чуть расставив ноги, уперев руки в бедра, пародируя позу модели, и широко улыбалась.

— Господи, ну и дел у нашего малыша, верно?

Подойдя к нему, она притянула его голову к своей и поцеловала в лоб. Но едва он обнял ее за талию и тоже хотел поцеловать, как она резко отстранилась и объявила:

— Умираю с голоду! Как тут вызвать официанта?

В аэропорт Ниццы он прибыл слишком рано. Самолет из Женевы должен был совершить посадку только через полчаса. За годы своей супружеской жизни он привык повсюду появляться загодя. Его жена никогда и никуда не успевала вовремя, и их совместное существование осталось в памяти как ряд неприятных сцен: он орет на нее, требуя поторопиться, она в слезах, с силой хлопает дверями, в отместку за упреки, а потом не раз пережитые унизительные объяснения с друзьями которых заставили ждать, опоздав на ужин, самолет, поезд, в театр, на свадьбу, или похороны, или футбол. Поэтому теперь, избавившись от жены, он мог позволить себе роскошь повсюду приезжать заблаговременно, спокойно и не тратя нервы.

— Развод с твоей матерью, — сказал он как-то Энн, которая, насмотревшись на Пенни, выработала в себе чудовищную пунктуальность, — прибавил мне десяток лет жизни.

Поднявшись наверх, он устроился на балконе, откуда были видны взлетные полосы и море, и заказал виски с содовой. Хотя солнце еще не село, в воздухе повеяло прохладой, а ветер взбивал на верхушках волн белые барашки.

С чувством раскаяния потягивая виски, он попытался собраться перед встречей с дочерью. Но рука, державшая стакан, едва заметно дрожала. Он никак не мог расслабиться и чувствовал свинцовую усталость. И хотя попытался сосредоточиться на снижавшемся самолете, который был еще примерно в миле от конца взлетной полосы, глаза его за солнечными очками неожиданно заслезились. Он почти не спал ночью. Причем по совершенно дурацкой причине. Гейл Маккиннон пришла к нему в номер, легла рядом, но не позволила заняться с ней любовью. Причем без всяких объяснений. Просто сказала «нет» и заснула в его объятиях, невозмутимая, душистая извращенка с шелковистой кожей, уверенная в себе, неотразимая, манящая юностью и красотой.

И теперь, дожидаясь, пока его дитя спустится с ясного неба, Крейг сгорал от стыда при мысли о безумии этой ночи. Мужчина его лет позволил впутать себя в глупую детскую игру! И кому! Девушке настолько юной, что годилась ему в дочери! Ему следовало включить свет, выгнать ее из номера, принять снотворное и лечь спать. Или по крайней мере натянуть пижаму, устроиться в соседней кровати, а утром объяснить девчонке, что больше не желает ее видеть. Вместо этого он прижимал ее к себе, утопая в меланхоличной нежности, раздираемый желанием, бессонницей, лаская ее шею и затылок, втягивая носом аромат ее волос, прислушиваясь к ее ровному, спокойному дыханию, до тех пор пока серое предрассветное утро не проникло в щели между жалюзи.

А за завтраком, раздраженный реальными или воображаемыми похотливыми взглядами официанта, он пообещал ей встретиться днем в баре. Подумать только, из-за нее он оскорбил Констанс, лгал или почти лгал по телефону, рисковал тем, что до вчерашнего вечера считал настоящей любовью к зрелой, опытной женщине, которая не играла с ним в недостойные игры, а, напротив, принесла ему счастье, любовью к прекрасной, умной, самостоятельной женщине, державшейся с ним на равных, чья привязанность… почему бы не назвать это чувство настоящим именем… чья страсть помогла ему пройти через самые черные полосы в его жизни. Он всегда гордился тем, что и в хорошие, и в дурные времена сохраняет умение контролировать себя и свои действия. И вдруг, всего за несколько часов пьяного дурмана, он показал, что способен на такие же бессмысленные шаги и опрометчивые поступки, как любой безмозглый, романтически настроенный болван.