Вошла медсестра и сказала:
— О, вы наконец-то пришли в себя. — Она положила ладонь на лоб Майкла. — Небольшая температура есть. Но могла быть и выше при таком… Чтобы вам лучше спалось. — Она сделала инъекцию в руку, и Майкл чуть не вскрикнул — укол показался очень болезненным. — Вы с ним останетесь, миссис Сторз? — спросила сестра. — Уже очень поздно.
— Да, я знаю. Я останусь, — ответила Трейси.
— Тогда, если ему что-нибудь понадобится, нажмите эту кнопку. Я в конце коридора. — Она вышла.
— Теперь постарайся заснуть, — сказала Трейси, беря его за руку.
— Мой день рождения закончился в больнице — что ж, этого и следовало ожидать. — На лице Майкла появилась горькая улыбка. — Извини, — прошептал он.
— Ш-ш. Спи.
Он закрыл глаза и уснул, сжимая ее руку.
У него отросла недельная борода — лицо опухло, и бриться было больно. Медсестры не давали Майклу зеркала, а одна приглянувшаяся ему крупная ирландка сказала:
— Нет, дружок, пока не стоит. Я бы месяц тряслась от ужаса, если бы увидела свое лицо в таком состоянии.
Она, видно, считала, что больным вредны излишние церемонии.
Трейси ежедневно навещала его, но, видя, что Майклу трудно разговаривать, не затрагивала важных вопросов и через несколько минут, казалось, спешила покинуть палату.
Ему передали, что приходил Антуан, но сестра его не впустила — большую часть дня Майкл спал.
К концу недели он почувствовал в себе силы вернуться домой. Фейерверк в голове прекратился, он снова мог есть твердую пищу, а ребра беспокоили Майкла, только когда он смеялся или кашлял. Больничный парикмахер побрил его, после чего Майкл посмотрел на себя в зеркало и мрачно улыбнулся своему отражению. Отек спал, но левая сторона лица — точнее, двух его лиц, так как он отчетливо видел в зеркале двух Майклов Сторзов, а смутно прорисовывался и третий, — отливала всеми цветами радуги, начиная с лилового и кончая желтым с болезненно-зеленоватым оттенком. Доктор успокоил его, пообещав, что лицо придет в норму, но выписывать отказался.
— У вас было сильное сотрясение мозга, мистер Сторз, — сказал он, — вы должны оставаться под наблюдением минимум десять дней, пока мы не убедимся, что ваша голова не выкинет какой-нибудь штуки.
Майкл скрыл от него, что видит перед собой двух, а то и трех докторов. Проговорись он об этом любопытном явлении, бог знает, сколько бы еще его здесь продержали. Спасибо парикмахеру, сам Майкл был не в состоянии определить, какое из двух или трех лиц надо намыливать.
Когда Антуану удалось наконец прорваться в палату, он также предстал перед Майклом в трех экземплярах, тем не менее Майкл обрадовался французу, так как устал от одиночества, а пианист всегда поднимал ему настроение.
— Как дела, mon vieux? — спросил Антуан.
— Умираю от скуки. А так все нормально.
— Выглядишь ты неважно. Ну и варвары!
— Узнали хоть, кто такие?
Антуан покачал головой:
— Полицейские приехали одновременно со «скорой помощью», они сказали, что ничем не в силах помочь — никому не известны ни имена бандитов, ни их адреса. Все происшествие мало заинтересовало стражей порядка. Les flics [68] Полицейские, шпики ( фр .).
! Подонки общества. То, что для нас вопрос жизни и смерти, для них — рутина. Зато они заинтересовались моей персоной.
— Что ты имеешь в виду?
— Они узнали, что я француз, и попросили предъявить паспорт.
— Но у тебя же есть паспорт, разве нет?
— Конечно, есть. Только французский.
— Ну и что тут такого?
— Ничего. Центр науки и культуры. Марианна — мать мировой цивилизации. Они потребовали лицензию, разрешающую работать в США.
— А у тебя ее нет?
Антуан печально покачал головой:
— Пианисту очень трудно ее получить. В Америке хватает своих безработных музыкантов — так мне ответил чиновник бюро по делам иммигрантов. Он едва не обхамил меня.
— А, они забудут, — сказал Майкл, чтобы успокоить Антуана, сам-то он в это не верил.
— Боюсь, что нет, — грустно возразил Антуан. — Полицейский записал в свой толстый планшет мои фамилию и адрес.
— Он что-нибудь сказал?
— Нет. Но выразительно посмотрел на меня. Взгляд был далеко не сочувственный. Это грозит неприятностями. Точнее, они уже начались. Хозяин меня выгнал. Если ты придешь в «Золотой обруч», то увидишь на моем месте толстую блондинку, которая играет на пианино, как корова.
— Извини.
— Ты не виноват. Ты был просто великолепен. Чего не скажешь обо мне и остальной публике. За исключением Трейси. Ей тоже досталось.
Читать дальше