Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Старый князь не отвечал. Он считал, что с ним непременно должны были посоветоваться. Его сын состоял офицером при императоре, и он знал, что царь никогда не простит польскому аристократу уклонение от службы. Он с недовольством указал сыну, что тот и так в бессрочном отпуске. Правильней всего было бы не высовываться. При дворе слишком хорошо знают, что такое хороший тон, поэтому человека его положения не станут призывать на службу. В худшем случае он сможет попроситься служить подальше, где-нибудь на Кавказе, в стороне от этой злосчастной борьбы, ошибочной в самой сути и потому обреченной на поражение.

„Эдак вы останетесь без занятия и без всякого смысла в жизни. А вам нужно будет чем-то себя занять, мой бедный мальчик. Боюсь, вы поторопились“.

Князь Роман тихо проговорил: „Я все обдумал как следует“.

Старый князь спасовал под его прямым взглядом.

„Что ж, возможно! Но как офицер при императоре, пользующийся расположением царствующей фамилии…“

„Об этой фамилии никто и не слышал, когда наш род был уже знаменит“, – пренебрежительно бросил молодой человек. Этими словами он задел нужную струну: старый князь был чуток к подобного рода замечаниям.

„Ну, может быть, все и к лучшему“, – наконец согласился он.

Отец и сын отправились ко сну, довольные друг другом. На следующий день, казалось, князь Роман вновь погрузился в пучину равнодушия. По обыкновению, он выехал на прогулку. Вспомнил, как за день до того глядел на ощетинившуюся штыками колонну солдат, ползущую подобно гадине по его земле. Женщина, которую он любил, тоже была его, но смерть отняла ее. Потеря любимой стала для него нравственным потрясением. Его сердце открылось для высшей скорби, ум – для более весомых мыслей; он стал иначе смотреть на прошлое и познал иную, наполненную горечью любовь, столь же загадочно неодолимую, как и прежнее чувство, на котором зиждилось его счастье.

В тот вечер он ушел к себе раньше обычного и вызвал камердинера.

„Поди посмотри, горит ли свет у главного конюшего. Если он еще не лег, пригласи его ко мне на разговор“.

Отослав слугу с поручением, князь торопливо порвал какие-то бумаги, запер ящики письменного стола и повесил на грудь медальон с миниатюрным портретом жены.

Человек, которого дожидался князь, принадлежал прошлому, что ожило со смертью его любимой. Он происходил из семьи мелких дворян, которые из поколения в поколение были князьям С. верными сторонниками, преданными слугами и добрыми друзьями. Он еще помнил времена до последнего раздела и участвовал в борьбе до самого конца. Это был типичный поляк старой закалки, способный на подлинное чувство и слепую самоотверженность: боевой дух, простые убеждения и сверх того – старомодная привычка пересыпать речь латинскими выражениями. Добавьте к этому добрый проницательный взгляд, красное лицо, высокий лоб и густые висячие усы с проседью, и получите образцового представителя этой породы.

„Послушай, пан Франциск, – сказал князь просто, без церемоний. – Послушай, старый друг. Я собираюсь тихо исчезнуть отсюда. Я иду на зов, который заглушает мое горе, но при этом созвучен ему. Я открываюсь тебе одному. Когда настанет время, ты найдешь нужные слова“.

Старик все понял. Его распростертые руки задрожали немилосердно. Но стоило ему обрести дар речи, как он принялся в голос благодарить Бога, позволившего ему дожить до сего момента и увидеть юного отпрыска прославленной фамилии, подающего пример coram Gentibus [47] Перед народами ( лат. ). , как надо любить свою страну и отважно за нее сражаться. Нет никакого сомнения, что его дорогой князь добьется места, достойного его высокого происхождения, и в совете, и на поле брани; он уже видел как в fulgore [48] В блеске ( лат. ). фамильной славы affulget patride serenitas [49] Воссияет благоденствием Родина ( лат. ). . В конце речи он разрыдался и пал в объятья князя.

Князь успокоил старика и, усадив в кресло, дождавшись, пока схлынет волнение, продолжил:

„Не пойми меня превратно, пан Франциск. Тебе известно, как я любил свою жену. Такая потеря открывает глаза на истины, о которых ранее не задумывался. Речь не о том, чтобы возглавить борьбу или стяжать лавры. Я намерен пойти один и сражаться негласно, как простой солдат. Я готов отдать своей стране единственное, что у меня есть – свою жизнь, и сделаю это без всякой помпы, как шорник из Гродека, что проходил здесь вчера вместе с учениками“.

Старик громко возмутился. Этому не бывать. Он не позволит. Но ему пришлось уступить доводам и непреклонной решимости князя.