Джозеф Конрад - Личное дело. Рассказы (сборник)

Что до Стаффорда, то он так и помер бродягой в одном из приютов Ист-Энда. Уже стоя одной ногой в могиле, он потребовал себе священника: совесть его мучила за невинноубиенного.

«Хотелось ему, чтоб кто-то его успокоил, сказал, что ничего страшного, – презрительно прорычал старик мой неотесанный. – Он сказал священнику, что, мол, знает того Клути, что пытался его убить, и священник – его паства в основном из докеров и состояла – однажды мне об этом рассказал. Оказавшись в западне, этот мерзавец стал молить о прощении… Я, мол, исправлюсь, буду хорошим и все такое… Затем слетел с катушек, вопил, бросался на стены, ну это ты, поди, можешь себе представить… пока не вымотался. Сдался. Упал на пол, закрыл глаза, осталось только молиться. Так он рассказывал. Пытался вспомнить какую-нибудь молитву о быстрой кончине – настолько голову от страха потерял. Говорит, что был бы у него нож или еще что, перерезал бы себе глотку – и дело с концом. А потом – нет, думает! Лучше попытаться замок из двери вырезать. Но ножа в кармане не оказалось… Он опять давай рыдать и молить Бога, чтобы тот послал ему какое-нибудь орудие, как вдруг осенило: топор! В каюте капитана в одном из ящиков обычно держат запасной топорик… Он аж подскочил… Темно, хоть глаз выколи. Стал обшаривать ящики в поисках спичек, а нашел револьвер капитана Гарри. Заряженный к тому же. Замер весь. Мог бы разбабахать дверь в щепки, а? Спасен! Провидение господне! Спички тоже нашлись. И он думает: а не осмотреться ли мне тут как следует?»

Чиркнул спичкой, глядит – а в глубине ящика холщовый мешочек припрятан. Сразу понял, что за мешочек, и быстренько его в карман. Ага, говорит, тут побольше света понадобится. Швыряет стопку бумаги на пол, поджигает, и давай шарить, искать чего поценнее. Представляешь? Он этому ист-эндскому пастору сказал, что это, мол, дьявол его искушал. То у него провидение господне, то проделки дьявола. То так, то этак…

Все они, мерзавцы изворотливые, такие песни поют. Он так увлекся с этими ящиками, что услышал уже только окрик – святые небеса! Поднимает глаза и видит, в открытой двери (Клути-то в замке ключ оставил) – капитан Гарри, нависает над ним в ярости, в свете полыхающих бумаг. У него аж глаза на лоб полезли. «Воровать?! – гремит капитан. – Моряк! Офицер! Не допущу! Такого негодяя следовало бы оставить на тонущем судне!»

Стаффорд на смертном одре говорил священнику, что, услышав эти слова, он снова спятил. Вырвал руку с револьвером из ящика и выстрелил не целясь. Капитан Гарри рухнул на пол, поверх горящих бумаг, пламя под ним стихло. Вокруг темнота. Ни звука. Он прислушался, бросил револьвер и выкарабкался на палубу, как угорелый.

Старик грохнул по столу внушительным кулаком.

«Больше всего меня бесит, что эти лодочники заливают про самоубийство капитана. Чушь! Капитан Гарри готов был встретить Создателя в любой момент, что на том свете, что на этом. Он не из тех, кто пасует перед жизнью. Не такой он был человек! Достойнейший человек до мозга костей. Он первым дал мне работу в порту через три дня после моей женитьбы».

Поскольку ничего, кроме доброго имени капитана Гарри, которого следовало избавить от обвинений в самоубийстве, его не заботило, я не стал рассыпаться перед ним в благодарностях за поведанную мне историю. В любом случае тут и благодарить-то особо не за что.

Подумать только, какие ужасы происходят у нас в старом добром Ла-Манше, под носом, так сказать, у роскошных лайнеров, следующих из Швейцарии в Монте-Карло. Такая история была бы более уместна где-нибудь в южных морях. Но пытаться состряпать из нее что-то более удобоваримое для читателей наших журналов – дело слишком хлопотное. Поэтому передаю ее в сыром, так сказать, виде, какой услышал сам, – лишенной разве что мощного впечатления, производимого самим рассказчиком – самым вальяжным старым грубияном из всех, кто когда-либо выбирал для себя лишенную всякой романтики стезю лондонского портового грузчика.

Октябрь, 1910

Мы бродили вдоль берега – так проводят время скучающие в порту моряки. Когда мы проходили через широкую площадь перед зданием Управления огромного Восточного порта, со стороны торговых домов, выходящих на набережную, появился человек. Он выделялся среди белых холщовых роб: на нем был мундир и брюки светло-серой фланели. Он шел по направлению к пирсу.

У меня было время разглядеть его поподробнее. Полный, но не корпулентный. Лицо круглое и гладкое, кожа очень светлая. Когда он подошел ближе, я рассмотрел усики, едва видневшиеся из-за их седины. Для грузного человека у него был довольно выдающийся подбородок. Проходя мимо нас, он кивнул моему приятелю и улыбнулся.