Роберт Стивенсон - Необычайная история доктора Джекила и мистера Хайда

Мне нужно, чтобы сегодня вечером вы отложили все свои дела, – пусть вас придут звать хотя бы к ложу больного императора. Я прошу вас сразу же взять кеб или сесть в собственную карету, если она уже стоит у подъезда, и, захватив для руководства это письмо, ехать прямо ко мне домой. Пулу, моему дворецкому, даны все распоряжения, и он будет ждать вас со слесарем. Затем надо взломать дверь моего кабинета. Вы войдете туда один, откроете стеклянный шкаф слева, под буквой «Е», – сломав замок, если шкаф закрыт, – и вытащите четвертый ящик сверху или, что то же самое – третий снизу со всем, что там есть. Меня терзает страх, как бы мне в моем теперешнем крайнем расстройстве чувств не дать вам неверных указаний. Но, если у меня случится ошибка, вы можете определить нужный ящик по его содержимому: там лежат порошки, склянка и тетрадь для записей. Этот ящик я прошу вас увезти, как он есть, к себе на Кавендиш-сквер.

Вот первая половина вашего дела, перехожу ко второй. Вы возвратитесь – если выедете сразу по получении моего письма – задолго до полуночи. Я предоставляю вам этот запас времени не только на случай разных помех, которых нельзя ни предотвратить, ни предвидеть, но и потому, что время, когда ваши слуги улягутся спать, наиболее удобно для того, что еще нужно сделать. Мне приходится просить вас в полночь остаться одному в своей приемной, самому впустить человека, который явится от моего имени, и отдать ему ящик, привезенный вами из моего кабинета. На этом ваша роль закончится, и вы заслужите мою бесконечную благодарность. Если вам понадобятся объяснения, то пятью минутами позже вы сами поймете, что все эти мероприятия имеют первостепенное значение и что пренебречь даже одним из них, как бы фантастично оно ни казалось, значило бы обременить свою совесть моею смертью или полным крушением моего рассудка.

Хотя я уверен, что вы не отнесетесь равнодушно к моей мольбе, у меня замирает сердце и дрожат руки при одной мысли о такой возможности. Подумайте только, как я, скрывшись неподалеку, мучаюсь сейчас под гнетом несчастья, тяжесть которого недоступна ничьему воображению, и как в то же время я твердо верю, что, если вы в точности выполните мою просьбу, все мои бедствия рассеются, как в досказанной сказке. Сослужите мне эту службу, дорогой Лэньон, и спасите

P. S. Я уже запечатал письмо, как вдруг меня опять обуял страх. Может статься, что почта подведет меня и это письмо попадет в ваши руки не раньше завтрашнего утра. Тогда, дорогой Лэньон, выполните мое поручение в течение дня, когда вам будет угодно, и в полночь опять ждите моего посланца. Возможно, что будет уже поздно. И если той ночью ничего не произойдет, знайте, что вы никогда более не увидите

Прочитав такое письмо, я решил, что мой коллега наверняка сошел с ума. Но пока это не было доказано с полной несомненностью, я считал себя обязанным сделать все по его просьбе. Чем меньше я понимал во всей этой белиберде, тем меньше я мог судить, насколько дело важно, да и просьбу, изложенную в таких выражениях, нельзя было оставить без внимания, не возлагая на себя тяжелой ответственности. Поэтому я встал из-за стола, сел в кеб и поехал прямо к дому Джекила. Дворецкий поджидал меня. Он с той же почтой, как и я, получил заказное письмо с распоряжениями хозяина и уже послал за слесарем и столяром. Не успели мы еще окончить наш разговор, как явились мастера, и мы все вместе отправились в анатомический театр старого доктора Денмана, через который (как вам, без сомнения, хорошо известно) можно удобно пройти в личный кабинет Джекила. Дверь оказалась очень крепкой, и замок был отличный. Столяр объявил, что ему придется повозиться и что, если надо будет действовать силой, он изрядно попортит дверь, а слесарь почти не надеялся на успех. Но парень он был умелый, поработал часа два, и дверь распахнулась. Шкаф, помеченный буквой «Е», не был заперт. Я вынул ящик, велел прибавить сверху соломы, завязать его в простыню и вернулся с ним на Кавендиш-сквер.

Там я стал рассматривать его содержимое. Порошки были свернуты довольно аккуратно, но все-таки не так, как это сделал бы настоящий аптекарь, – очевидно, Джекил изготовлял их собственноручно. Развернув один из них, я обнаружил простую кристаллическую соль белого цвета. Пузырек, на который я обратил затем внимание, был до половины наполнен кроваво-красной жидкостью, очень резкой по запаху и, как мне показалось, содержавшей фосфор и летучий эфир. Прочих составных частей я не мог угадать. Тетрадь оказалась обыкновенной тетрадью для записывания слов, и в ней я не нашел почти ничего, кроме ряда дат. Записи велись в течение многих лет, но я заметил, что около года тому назад записи внезапно обрывались. То здесь, то там дата сопровождалась кратким замечанием. Обычно было написано всего одно слово: «удвоено» – такая отметка встречалась, вероятно, раз шесть на несколько сотен записей. Один раз, поближе к началу списка, со многими восклицательными знаками стояло: «Полная неудача!!!» Все это возбуждало мое любопытство, но ничего не объясняло. Имелась склянка с каким-то раствором, порошки с какой-то солью и запись целого ряда экспериментов, не приведших (как очень многие исследования Джекила) ни к какому практически полезному результату. Почему честь, душевное здоровье или жизнь моего вздорного коллеги могли зависеть от наличия этих предметов в моем доме? Если его посланец мог прийти сюда, почему он не мог прийти в другое место? И даже допуская, что тут было какое-нибудь препятствие, почему я должен был принимать этого джентльмена втайне? Чем больше я раздумывал, тем больше приходил к убеждению, что имею дело со случаем мозгового заболевания, поэтому, хотя и отправил слуг спать, зарядил свой старый револьвер, чтобы все-таки оказаться готовым к самозащите.