Уильям Теккерей - В благородном семействе

– Для вас, дорогие, конечно! – подхватила их маменька. – От девиц из вашей семьи и в ваших обстоятельствах не приходится ждать, чтоб они выполняли такую работу. Другое дело Каролина: она, если иногда и делает кое-что по дому, не приносит и половины той пользы, что должна бы, принимая во внимание, что у нее за душой ни шиллинга и что она живет у нас, как некоторые, из милости.

Любезная дама и тут не упустила случая высказать свое суждение о муже и дочери. Первого, однако, это нисколько не задело; вторая же была в эту минуту совершенно счастлива. Разве добрый мистер Брэндон не похвалил ее работу? И разве могла она требовать большего?

«Сегодня мама может говорить что угодно, – думала Каролина. – Я слишком счастлива, что мне на нее сердиться?»

Бедная глупенькая Каролина! Вообразить, что ты можешь выстоять одна против трех женщин! Обед не на много продвинулся, когда мисс Изабелла, некоторое время с любопытством приглядывавшаяся к младшей сестре, протелеграфировала мисс Линде через стол, кивая и моргая, и наконец показала пальцем на свой глубокий вырез: белый, как я и раньше имел честь отметить, и ровно ничем не прикрытый, кроме элегантного ожерелья в двадцать четыре нити голубых бус чистейшего стекла, заканчивавшихся премилой кисточкой. На Линде было подобное же украшение, только кроваво-красное, тогда как Каролина надела ради такого случая красивый новый воротник под самое горло и брошку, выглядевшие тем нарядней на ее убогом повседневном платье. Едва бедняжка увидела сигналы своих сестер, она, еле справившись с дрожью и краской, снова, вспыхнула и задрожала. Опять она потупила глаза, а ее лицо и шея заалели в один тон с фальшивыми кораллами мисс Линды.

– Чего это девочки пялят глаза и хихикают? – невинно спросил мистер Ганн.

– В чем дело, мои дорогие? – величаво промолвила миссис Ганн.

– Как, вы не видите, мама? – отозвалась Линда. – Посмотрите на мисс Карри! Да ведь она, ей-же-богу, надела на себя воротник и брошку, которые привез нашей Бекки в подарок лоцман Симе.

Девицы, давясь от смеха, откинулись на своих стульях и хохотали все время, пока их маменька произносила громовую тираду, в которой объявила поведение дочери несообразным с достоинством благородной девицы, и в заключение предложила ей выйти из-за стола и снять с себя постыдные украшения.

Говорить ей это не было нужды; бедняжка бросила один только жалобный взгляд на отца, но тот лишь посвистывал и, по-видимому, в самом деле думал, что это – веселая шутка; и когда она нашла в себе силы открыть дверь и выбежать в коридор, вы могли бы услышать, как она плачет горькими слезами, какими еще от роду не плакала. Она сбежала вниз, на кухню, и когда достигла своего скромного убежища, сперва подняла руку к шее, как будто хотела сорвать Беккины воротник и брошь, но тут же бросилась на грудь доброй судомойки и разрыдалась – разрыдалась до первой в ее жизни истерики.

Сперва рыдания не были слышны в гостиной, где молодые девицы, миссис Ганн, мистер Ганн и его приятель из «Сумки Подмастерья» гоготали над великолепной шуткой. Мистер Брэндон сидел, прихлебывая винцо, и украдкой мерил насмешливым взглядом то тех, то других; мистер Фитч тоже смотрел на окружающих, но совсем с другим выражением – бородатое его лицо пылало гневом и недоумением. Наконец, когда смех утих и снизу, из кухни, донесся слабый отзвук рыданий, Эндрю не выдержал, вскочил со стула и бросился вон из комнаты, прокричав:

– Ей-богу, это уж слишком!

– Что он хотел этим сказать? – удивилась миссис Ганн.

А он хотел сказать, что с этого мгновения он по уши и без ума влюблен в Каролину и что жаждет избить, отхлестать, отлупить, оттузить, в клочья растерзать тех закоснелых негодяев, которые так безжалостно над ней смеются.

– С чего он вдруг взорвался, этот бородач? – сказал джентльмен из «Сумки».

Мистер Ганн отшутился, намекнув, что Фитчу как будто обед не пошел на пользу. Почтенное общество опять расхохоталось.

Девицы сказали: «Нет, честное слово!..»

– Что и говорить, благородное поведение! – воскликнула их маменька. Но чего и ждать от бедняги?

Брэндон только прихлебнул еще винца, но когда Фитч ринулся вон из комнаты, он поглядел ему вслед, и на его лице заиграла более откровенная улыбка.

За этими двумя небольшими происшествиями последовало молчание, и те минуты, пока оно длилось, мясные блюда оставались на столе, а пудинг, в который бедная Каролина вложила столько искусства, все не появлялся. На отсутствие этого. венца всей трапезы первым обратил внимание мистер Ганн; и его супруга, довольно долго и напрасно позвякав звонком, в конце концов попросила одну из дочерей пойти и поторопить их там.