Трумен Капоте - Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

Моя подруга (с отчетливым упреком и в то же время страданием в голосе) промолвила:

– Дружок не всерьез это говорит. Он просто дразнится.

– Всерьез. Если не веришь мне, сходи в уборную и загляни в шкатулку. Камеи там нет. Она у Одда Гендерсона в кармане.

– Дружок еще не пришел в себя после крупа, – пробормотала мисс Соук. – Не обижайся на него, Одд. Он сам не понимает, что говорит.

– А ты загляни в шкатулку. Я своими глазами видел, как он украл камею! – не унимался я.

Тут дядюшка Б. бросил на меня неприятно студёный взгляд и взял дело в свои руки.

– В самом деле, сходи и проверь, – велел он мисс Соук. – Тогда все и решится.

Моя подруга нечасто позволяла себе ослушаться брата, не ослушалась она и теперь. По ее побелевшему лицу и тому, как униженно сгорбились ее плечи, всем стало ясно, что поручение она выполняет не по собственной воле. Мисс Соук не было всего минуту, а мне показалось, что прошла вечность. Враждебный дух взвился над столом, будто колючая лоза, растущая и заплетающая все вокруг со сверхъестественной скоростью – но жертвой, попавшей в ее западню, был не обвиняемый, а обвинитель.

Мне скрутило живот; Одд же, напротив, был невозмутим, как покойник.

Мисс Соук вернулась; на ее лице сияла улыбка.

– Как тебе не стыдно, Дружок! – пожурила она меня, грозя пальцем. – Что еще за шуточки! Камея на месте.

– Дружок, я хочу, чтобы ты немедленно извинился перед другом, – распорядился дядюшка Б.

– Не надо. Он не врет, – сказал Одд Гендерсон, вставая.

Сунув руку в карман, он положил на стол камею.

– Хотел бы я как-нибудь оправдаться… да не выйдет.

По дороге к выходу он обернулся и сказал:

– А вы, небось, добрая женщина, мисс Соук. Так наврали ради меня!

И с этими словами Одд Гендерсон, черт бы его подрал, вышел прочь.

Я тоже вышел. Точнее – вылетел. Так торопился, что опрокинул стул. Принцесса испугалась грохота и выскочила на меня из-под стола, скаля зубы и бешено лая. Мисс Соук окликнула меня по имени, но я даже видеть ее не хотел – ни ее, ни Принцессу! Эта псина на меня кинулась, а подруга… подруга заняла сторону Одда Гендерсона, пыталась его выгородить, предала нашу дружбу – и мою любовь. Я-то думал, это невозможно.

Рядом с нашим домом было пастбище Симпсонов – яркий луг, заросший высокой травой ноябрьских золотисто-ржавых оттенков. На краю пастбища стояли: серый сарай, свинарник, огороженный птичий двор и коптильня. Вот в коптильне-то я и схоронился – в ее черных покоях было прохладно даже в самую жару. Там был земляной пол и коптильная яма, из которой пахло пеплом цикория и креозотом; с балок рядами свисали окорока. Раньше я всегда остерегался этого места, сегодня же темнота могла послужить мне хорошим убежищем. Я упал на землю, тяжело дыша – ребра вздымались и опадали, как жабры выброшенной на берег рыбы. Может, напрасно я валялся на полу в мешанине из грязи, пепла и свиного жира в своем единственном хорошем костюме, но судьба костюма в тот миг волновала меня меньше всего.

Одно я знал: надо сбежать из этого дома, из этого города. Дорога зовет! Я запрыгну в вагон товарняка и отправлюсь в Калифорнию. На хлеб буду зарабатывать чисткой обуви: стану начищать ботинки Фреду Астеру и Кларку Гейблу. А может… может, когда-нибудь я и сам стану звездой кино. Прямо как Джеки Купер. Вот тогда они пожалеют!.. Я буду богачом и знаменитостью, а они будут слать мне письма и даже телеграммы, но я на них не отвечу.

Тут я придумал, как можно расстроить их еще сильнее. Дверь в коптильню была приоткрыта, и узкий, как нож, клин света выхватывал из темноты полку с пыльными бутылками. На бутылках были этикетки с черепом и костями. Вот глотну из такой бутылки, и тогда уж им всем – всей честной компании, жрущей и пьющей сейчас за праздничным столом, – мало не покажется, это точно. Глотнуть стоит хотя бы ради того, чтобы посмотреть на убитого горем дядюшку Б., когда мое хладное тело найдут на полу коптильни. Чтобы услышать их стенания и вой Принцессы, когда гроб начнут опускать в могилу…

Только вот загвоздка: ничего этого я не увижу и не услышу, потому что умру. А если человек не может стать свидетелем страданий и угрызений совести скорбящих, то и умирать вроде бы незачем…

Дядюшка Б., должно быть, настрого запретил мисс Соук меня искать, пока последний гость не выйдет из-за стола. Только спустя несколько часов я услышал, как ее голос разносится над пастбищем: она окликала меня ласково и печально, словно убитая горем голубка, потерявшая своего голубя. Я сидел тихо, как мышка, и не отвечал.