Трумен Капоте - Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

Я заметил, что руки у нее дрожат – мои тоже дрожали. Обычно Соук ходила в ситцевом платье, теннисных туфлях и старом свитере дядюшки Б. Нарядов для таких важных случаев у нее просто не было, однако сегодня она попросила у одной из своих дюжих сестер какое-то жуткое темно-синее платье, в котором хозяйка с незапамятных времен посещала все похороны в округе.

– Пришел! – в третий раз сообщил я мисс Соук. – Одд Гендерсон.

– Так что же ты не с ним? – упрекнула она меня. – Это невежливо, Дружок. Он твой особый гость, ты должен его развлекать, перезнакомить со всеми.

– Не могу. Даже заговорить с ним не могу!

На коленях у нее лежала Принцесса, которую она чесала за ушком. Вдруг мисс Соук вскочила, сбросив собаку на пол (на темно-синей материи осталось светлое пятно собачьей шерсти) и воскликнула:

– Так ты с ним даже не поздоровался?!

Моя невежливость заставила ее забыть о собственных страхах; она схватила меня за руку и потащила в гостиную.

Напрасно она тревожилась за Одда; чары Аннабель Конклин как магнитом притянули его к пианино. Он уже сидел рядом с ней на банкетке и восхищенно любовался ее профилем, при этом глаза у него были мутные, как у китового чучела, которое я видел тем летом в проходившем через город балагане (экспонат назывался «Чучело Моби Дика», и эти жулики сдирали по пять центов со всех желающих взглянуть на останки!). Что же до Аннабель, то она была готова флиртовать со всем, что ходило или ползало… Нет, нехорошо так говорить, ведь для нее это было способом проявить свою доброту и страсть к жизни. Но меня прямо с души воротило, когда я видел, как она кокетничает с этим мужланом.

Подтащив меня к Одду, мисс Соук представилась и заявила:

– Мы с Дружком очень рады, что ты пришел!

Манеры у Одда были хуже некуда, козел – и тот обходительней. Он не потрудился даже встать, не подал ей руки и почти не взглянул на нее, а на меня тем более не смотрел. Слегка обескураженная, моя подруга все-таки не сдавалась:

– А не споет ли нам Одд какую-нибудь песенку? Он умеет, я точно знаю – его матушка рассказывала. Аннабель, душенька, подыграй Одду, пожалуйста.

Читая уже написанное, я вижу, что не уделил достаточного внимания ушам Одда Гендерсона – большое упущение с моей стороны, ибо его уши бросались в глаза издалека, как лопухи Альфальфы из «Пострелят». А тут, когда Аннабель столь любезно согласилась исполнить просьбу моей подруги, его уши вспыхнули ярче солнца. Он что-то забормотал, испуганно замотал головой, но Аннабель сказала: «Знаешь песню “Я видел свет”?» Нет, ее он не знал, но следующее предложение встретил широкой ухмылкой; дурак и то понял бы, что скромность его – напускная.

Хихикнув, Аннабель бойко ударила по клавишам, и Одд запел мужским басом:

– Чик-чирик – малиновка щебечет. Прыг да прыг…

Кадык у него заходил туда-сюда, Аннабель заиграла еще веселей, а пронзительный гомон кумушек в гостиной начал стихать: они сообразили, что их развлекают. Пел Одд неплохо, надо отдать ему должное, а у меня внутри такая ревность бушевала, что ее заряда хватило бы казнить на электрическом стуле убийцу. Да я и сам был готов убивать – прихлопнул бы его, как комара, и дело с концом!

Вновь, на сей раз незамеченный даже подругой, которая наслаждалась музыкальным выступлением Одда, я прошмыгнул в коридор и отправился на Остров. Островом называлось одно укромное местечко в доме, куда я уходил всякий раз, когда меня одолевала печаль или необъяснимое возбуждение или когда я просто хотел подумать в тишине и покое. То была огромная кладовка, примыкавшая к нашей единственной уборной; сама же уборная, если не обращать внимания на санитарные приборы, напоминала уютную зимнюю гостиную. Был тут диванчик на двоих, набитый конским волосом, разномастные половички, бюро и камин, а на стенах висели многочисленные календари и репродукции известных картин в рамах – «Визит доктора», «Сентябрьское утро», «Пруд с лебедями».

В моей кладовке было два витражных окошка, и оба выходили в уборную; свет, проходя сквозь окошки, рисовал на стенах узоры из розовых, янтарных и зеленых ромбиков. Кое-где витражи облупились или выцвели: прижавшись глазом к такой дырке, можно было разглядеть посетителей уборной. И вот я сидел в кладовке и размышлял о вражеском успехе, как вдруг послышались шаги: миссис Мэри Тейлор Уилрайт замерла перед зеркалом, напудрила лицо, нарумянила свои древние щеки и, окинув себя придирчивым взглядом, объявила: