Густав Майринк - Избранное - Романы, рассказы

Потом я шел сквозь заросли по гладкой, белой дороге, но только я не ощущал под ногами почву, и точно так же, когда я пытался дотронуться до деревьев и кустов, мне не удавалось дотянуться — их отделял от меня тонкий слой воздуха, сквозь который невозможно было проникнуть. Тусклое сияние, словно от гнилушки на болоте, лежало на всем, и поэтому все было хорошо видно. Очертания предметов, которые я различал, были расплывчатыми, разбухшими наподобие моллюсков и странно увеличенными. Голые, неоперившиеся птенцы с наглыми круглыми глазами, жирные и распухшие, похожие на откормленных гусей, сидели в огромном гнезде и шипели на меня. Новорожденная косуля, едва способная стоять на ножках, но величиной уже со взрослое животное, вяло сидела на мху, жирная, словно мопс, с трудом поворачивая голову в мою сторону. Какой-то жабьей лености было исполнено каждое существо, которое мне попадалось навстречу.

Постепенно ко мне пришло понимание того, где я находился: в некоей стране, которая была истинна и подлинна, как наш мир, и все же представляла собой только его отражение — в царстве призрачных двойников, которые питаются плотью и кровью своих земных сородичей, опустошают их, а сами разрастаются до невероятных размеров, по мере того как те изводят себя напрасными надеждами и упованиями на счастье и радость. Если на земле у кого-то из звериных детенышей убьют мать и те, исполненные веры и надежды, все ждут и ждут, когда их накормят, слабея и угасая в муках, на этом проклятом острове духов возникает их призрачный двойник и, подобно пауку, сосет угасающую жизнь наших земных созданий. Слабеющие от бесконечных надежд, жизненные силы этих существ обретают форму и превращаются в буйные сорняки, и земля отягощена навозным дыханием потраченного впустую времени.

Продвигаясь так дальше, я добрался наконец до некоего города, где было полно людей. Многих из них я знавал на земле и помнил об их бесконечных напрасных надеждах и о том, как они с каждым годом все более и более сгибались под их грузом, но все равно не желали вырвать прочь из своего сердца этих вампиров — собственные демонические «я», которые пожирали их жизнь и их время. Здесь они превратились в раздутые губчатые страшилища, я видел, как они колышутся, подобно студенистой массе, с толстыми животами, с застывшими, остекленелыми глазами над заплывшими жиром щеками.

Из магазинчика под вывеской:

КАССА «ФОРТУНА»

На каждый билет — главный выигрыш

валила ухмыляющаяся толпа, волоча за собой мешки с золотом; сыто причмокивая мясистыми губами, ползли превратившиеся в сало и студень фантомы всех тех, кто изнурял себя на земле неутолимой жаждой выигрыша.

Я вошел в некое помещение, напоминавшее храм с колоннами, устремленными в небо. Там, на троне из застывшей крови, сидело чудовище с телом человека и с четырьмя руками, отвратительная морда гиены сочилась желчью: это был бог войны диких африканских племен, которые, одержимы предрассудками, приносят жертвы, вымаливая победу над врагами.

Полный ужаса, бежал я из душного тлетворного круга, от тлена, которым пронизано было это место, прочь на улицу и в замешательстве остановился перед дворцом, который роскошью своей превосходил все, что мне доводилось видеть прежде. И все же каждый камень, каждый изгиб крыши, каждая ступенька лестницы казались мне до странности знакомыми, словно в своем воображении я некогда сам построил все это.

Как всевластный господин и владелец этого дома, поднялся я по широким мраморным ступеням, и тут на дверной табличке прочел… свое имя: «Иоганн Герман Оберайт».

Я вошел и увидел себя самого сидящим в пурпурных одеждах за роскошным столом. Вокруг суетились тысячи рабынь, и я узнал в них всех женщин, которые когда-либо волновали мои чувства чувствами, хотя некоторые — лишь на мимолетное мгновение.

Чувство неописуемого омерзения охватило меня, когда я осознал, что тот — мой собственный двойник — блаженствовал здесь и наслаждался на протяжении всей моей жизни, и не кто иной, как я сам, вызвал его к жизни и одарил богатством, позволяя магической силе моего «я» ускользать в надеждах, упованиях и ожиданиях из моей собственной души. В ужасе я понял, что вся моя жизнь состояла из одного только ожидания в разнообразных формах, и только из него одного — из своего рода непрерывной потери крови, и что остальное время, остававшееся мне для восприятия настоящего, ограничивалось считанными часами. Подобно мыльному пузырю лопнуло все то, что считал я до сих пор содержанием своей жизни. И уверяю вас, что бы мы в своей жизни ни предпринимали, это всегда порождает новые ожидания и новые надежды; все мироздание отравлено чумным дыханием умирания едва рожденного настоящего. Разве найдется человек, которому никогда не доводилось испытывать нервическую слабость, сидя в приемной перед кабинетом врача, адвоката, в каком-нибудь административном учреждении? А то, что мы называем жизнью, — это зал ожидания смерти. Внезапно я понял тогда, что такое время: ведь мы сами — это существа, сделанные из времени, тела, которые, похоже, используются только как материал и представляют собою не что иное, как растраченное время.