Густав Майринк - Избранное - Романы, рассказы

{1}

Таинственными казались современникам творчество и биография Густава Майринка (1868–1932), загадочными предстают они и сегодня. В его произведениях не все становится понятным даже хорошо подготовленному читателю. А уж противоречащих друг другу легенд и анекдотов о жизни Майринка существует такое великое множество, что подчас возникает ощущение, будто речь в них идет о совершенно разных людях.

Когда неоспоримых сведений о писателе так мало, хочется начать разговор о нем с какого-то незыблемого свидетельства его существования, пусть даже с камня на его могиле. А находится она недалеко от Мюнхена, в городке Штарнберг, где Майринк прожил последние двадцать лет жизни. Его надгробие на городском кладбище, увитое плющом, украшено лишь одним словом — «Vivo». Буквы, высеченные на камне, образуют крест.

Всякому, кто хоть и не был в Баварии, но внимательно читал прозу Майринка, такой образ покажется знакомым, ведь писатель однажды изобразил похожую могилу, за много лет до смерти — в начале одного из рассказов, публикуемых в этом сборнике. Там описание завершают слова: «„Vivo" — „Я живу" — какая странная надпись для надгробия!»

На вопрос о том, что должны были выразить эти четыре буквы, сводящие на нет время, нельзя дать точного и краткого — словесного — ответа. Во всяком случае, ясно, что Майринк, утверждая «Vivo», не имел в виду своей вечной жизни в литературном процессе. Кажется, она не слишком интересовала писателя. Невозможно судить и о том, насколько надпись «Я живу», в том смысле, который придавал ей Майринк, соответствует реальности. Очевидно лишь, что художественная жизнь этого знаменитого и уникального автора продолжается.

В истории немецкоязычной литературы Густав Майринк сыграл особенную роль. Многие грани его влияния обнаружились лишь спустя десятилетия, некоторые же были заметны уже и современникам писателя. Одна из таких наиболее очевидных и невольных заслуг Майринка состоит в том, что именно его книги, вероятнее всего — первыми, привлекли внимание широкой читающей публики к необычайному явлению — пражской литературе, создававшейся на немецком языке.

Шумный успех Майринка, книги которого стали одними из первых «бестселлеров» XX века, и бурная дискуссия, которую называли даже «войной вокруг Майринка», заставили самых разных читателей всмотреться в произведения пражан и увидеть их общие черты. Так впервые была замечена уникальность литературной Праги, города, на долгие годы определившего одну из важнейших сторон немецкоязычной культуры.

Удивительно, но лишь за несколько десятилетий пражское немецкоязычное меньшинство подарило миру не только прозу Майринка, но и произведения Франца Кафки, Райнера Марии Рильке, Франца Верфеля, Лео Перутца и многих других авторов. Немецкоязычная литература чешского города стала к началу XX века настоящим рогом изобилия, наполненным новыми возможностями и тенденциями.

Это было связано с неповторимой ситуацией, которая сложилась в Праге тех лет. Богемская столица, с XVI века находившаяся во власти Габсбургов и вошедшая в состав Австро-Венгрии, переживала в последние годы монархии тяжелые и сложные времена. Тогда в истории прекрасного города особенно причудливо и трагически преломились судьбы чехов, немцев и евреев.

Прага на рубеже XX столетия, как никогда, соответствовала своему имени, переводящемуся как «порог». Три мира граничили на небольшом пространстве в смутные времена перемен, которые несла с собой наступающая новая эпоха. Другой стороной противостояния культур было их взаимопроникновение. Bqjíohtho, именно оно в наибольшей степени повлияло на формирование той своеобразной пражской художественной реальности, которой не устают восхищаться и современные читатели.

Напряженное сосуществование культур привело к необычайному расцвету художественного творчества, в том числе и литературы, создаваемой говорившим по-немецки меньшинством, которое к 1900 году составляло лишь одну десятую часть населения Праги. На этом крошечном островке в иноязычном море возникла уникальная словесность, вобравшая в себя влияние чешской культуры и иудаизма. Она отражала особенное ощущение изоляции и оторванности от корней, причудливым образом сочетая скептическое отношение к выразительным возможностям языка с глубокой верой в его еще не раскрытый потенциал.