Густав Майринк: Избранное: Романы, рассказы

Ответов, которые могут быть поняты однозначно, в творчестве Майринка нет. Причина такой особенности кроется не только в том, что человеческий язык в поисках формулировок подобного рода вынужден выйти за пределы собственных возможностей, но и в том, что ответов, приемлемых для всех, как известно, не найти, даже если на время забыть о невозможности их словесного воплощения. Поскольку поиск ответов — процесс глубоко личный, современная художественная литература и не стремится отчетливо направить человека на «верный» путь. Время, когда искусство играло роль «указующего перста» или, что точнее, пыталось соответствовать такой роли, — прошло. Сегодня это особенно очевидно и, возможно, является одним из оснований, позволяющих произведениям Майринка и в начале XXI века оставаться необыкновенно актуальными.

Специфику, присущую творческому наследию Майринка, определяет не столько то, о чем, собственно, повествуют его произведения, сколько то, каким образом писателю удается побудить читателя к поискам собственных, индивидуальных ответов и решений. Для этого автор разработал сложную, если не сказать изощренную, стратегию, не позволяющую воспринимать художественный мир однозначно, как некую данность, требующую единственно возможного понимания. Готовые шаблоны, которые могли бы помочь читателю не сомневаясь толковать романы в определенном русле, не заложены в текстах. Именно эта особенность обусловливает своеобразие создаваемой Майринком литературной иллюзии. На первый взгляд эта иллюзия совсем не похожа на «реалистичное» отображение мира, но в одном, чрезвычайно важном, аспекте она в точности повторяет воспринимаемую человеком жизнь, поскольку тоже допускает множество разных трактовок, не подсказывает, каким образом следует понимать существующее, и предоставляет личности возможность самостоятельно выстраивать собственную систему ориентиров.

Наверное, не следует, предваряя чтение произведений, раскрывать многочисленные секреты писателя, которые позволяют ему уже столетие оказывать поистине завораживающее воздействие на читателей. И все же невозможно удержаться, чтобы не отметить хотя бы один из важных факторов, обусловливающих свойственную прозе Майринка многозначность, а именно своеобразие его повествовательной техники.

Особенности того, как ведется повествование, отчетливо проявились уже в первом романе, в котором персонажи подчас дают одному и тому же событию или явлению отличные друг от друга оценки, а рассказчик, очевидно, не принимает до конца ни одной из предлагаемых точек зрения. Читатель получает разноречивый материал даже для понимания сущности центральной фигуры романа — Голема. Разумеется, такая игра точек зрения не может не привести к тому, что сколько-нибудь ясная ориентация в художественном мире оказывается затрудненной. Читателю остается полагаться лишь на собственные силы, и его сознание активизируется в поисках ответов на возникающие вопросы.

Неуверенность читателя поддерживается в «Големе» и тем, что рассказчик внутреннего повествования романа, Пернат, не представляется источником сколько-нибудь достоверных сведений. Неоднократно упоминается о его психическом нездоровье, и отдельные сцены, изображенные в романе, герой «видел» во время приступов болезни. Восприятие читателем того, о чем рассказывает Пернат, осложняется еще и тем, что сознание повествователя постоянно меняется по мере преодоления героем мистических препятствий на пути к совершенству. Поскольку эти изменения происходят с большой интенсивностью, можно даже прийти к выводу о том, что Пернат, начинающий свой рассказ, и Пернат, заканчивающий его, — по сути, совершенно разные герои.

Усложняют ориентацию в романном мире не только особенности, присущие изображению Перната, но и сложность взаимосвязи между ним и рассказчиком рамочного повествования. Разделение этих героев проявляется постепенно и воспринимается как своего рода раздвоение одного рассказчика. Повествование начинает герой, находящийся в состоянии полусна. Погружаясь в сон, он видит себя Атанасиусом Пернатом и продолжает рассказ, причем отчетливая граница рамки и внутреннего повествования отсутствует: вкрапления рамочного повествования обнаруживаются на протяжении первых и последних страниц внутренней части, а указания на рамочное повествование сохраняются во всем романе. В заключительной части рамочного повествования раздвоение «я» рассказчика достигает предельной степени, и рассказчик внешнего повествования отправляется на поиски Атанасиуса Перната, рассказчика внутреннего повествования. Однако, как только граница между двумя рассказчиками становится ясной, возникает новое препятствие, вновь лишающее читателя ориентиров. А именно — теряет свою отчетливость граница между рассказчиком Пернатом и другими персонажами, о которых он вел повествование. Ведь в конце романа, когда рассказчик рамочного повествования пытается навести справки о Пернате, ему говорят, что тот был помешанным и выдавал себя за Ляпондера и Харусека, то есть за других героев внутреннего повествования.