Густав Майринк - Избранное - Романы, рассказы

Я наведывался на кладбища в разных городах, и всегда мною руководило едва внятное, необъяснимое для меня самого желание вновь прочитать на одном из надгробных камней то самое слово, но лишь дважды довелось мне обнаружить его — один раз в Данциге, а другой — в Нюрнберге. В обоих случаях неумолимое время стерло уже имена; в обоих случаях «vivo» сияло первозданной свежестью, словно само это слово исполнено было жизни.

Я с незапамятных времен принимал как данность то, что мне сообщили, когда я был еще ребенком, а именно — будто мой дед не оставил ни строчки, написанной его рукой. Тем сильнее было мое волнение, когда не так давно, открыв потайной ящичек своего письменного стола, доставшегося мне по наследству, я наткнулся на целую пачку заметок, которые явно были написаны дедом.

Они лежали в папке, на которой начертана была странная фраза: «Как человеку избежать смерти, пусть даже он ее не ждет и на нее не уповает». Во мне тут же вспыхнуло слово «vivo», которое на протяжении всей моей жизни сопровождало меня, подобно ясному сиянию, и лишь ненадолго утихомиривалось, чтобы, то в грезах, то наяву, все снова и снова без особого внешнего повода просыпаться во мне. И если раньше мне порой казалось, что то слово «vivo» могло оказаться на надгробной плите случайно — мало ли какую надпись захотелось выбрать священнику, — то теперь, прочтя изречение на обложке рукописи, я обрел полную уверенность в том, что речь идет, должно быть, о чем-то гораздо более глубоком и значительном, о чем-то таком, что наполняло, быть может, все существо моего деда.

И то, что я прочел дальше в его записках, укрепляло меня в моих предположениях с каждой новой страницей. Там слишком часто шла речь о личных отношениях, чтобы я имел право поверять все это чужим ушам, поэтому, наверное, будет достаточно, если я вскользь коснусь лишь того, что привело меня к знакомству с Иоганном Германом Оберайтом и было связано с его визитом к пиявкам-жизнесосам.

Как выяснилось из записок, мой дед принадлежал к обществу «Филадельфийских Братьев», некоему ордену, который уходит корнями аж в Древний Египет и называет своим основателем легендарного Гермеса Трисмегиста {8} . Подробно объяснялись также «знаки» и жесты, по которым члены ордена узнавали друг друга. Очень часто упоминалось имя Иоганна Германа Оберайта, химика, который, похоже, был близким другом деда и, видимо, жил в Рункеле. Чтобы узнать подробности о жизни моего предка и о той мрачной философии отречения от мира, которая сквозит в каждой строке его записок, я решил поехать в Рункель, чтобы на месте разузнать, не осталось ли потомков у вышеупомянутого Оберайта и нет ли фамильной хроники.

Нельзя и вообразить себе место, более погруженное в забытье, чем этот крохотный городишко, который, пребывая в беззаботных снах, словно забытый островок Средневековья, с кривыми, мертвенно-пустыми переулками и поросшим травой бугристым булыжником у подножия вздымающегося на утесе замка Рункельштайн, родового поместья князей фон Вид, не слышит воплей времени.

Уже рано утром меня повлекло на то самое маленькое кладбище, и вмиг пробудилась во мне вся моя юность, когда под сияющими лучами солнца я переходил от одного холмика цветов к другому, прочитывая на крестах имена тех, кто там, под ними, спал вечным сном в своих гробах. Еще издали по сияющей надписи узнал я надгробие моего деда.

Пожилой седовласый человек, без бороды, с резкими чертами лица, сидел перед могилой, уперев подбородок в костяную рукоять своей трости, и смотрел на меня поразительно живым взглядом, как человек, в котором знакомые черты чьего-то лица пробуждают череду воспоминаний.

Одетый старомодно, в наряд чуть ли не времен бидермейера {9} , с жестким стоячим воротничком и черным шелковым шейным платком, он похож был на образ предка давно минувших времен. Я до того был удивлен его обликом, который абсолютно не вписывался в современность, и до того погрузился мыслями во все то, что почерпнул из наследия моего деда, что, едва ли сознавая, что делаю, вполголоса произнес имя Оберайт.

— Да, мое имя — Иоганн Герман Оберайт, — сказал пожилой господин, ничуть не удивившись.

У меня перехватило дыхание, и от того, что я узнал далее, в ходе нашей беседы, мое удивление могло только увеличиться.

Ведь никак нельзя отнести к заурядным впечатлениям образ человека, который кажется не старше тебя, но у которого за плечами полтора столетия. Несмотря на свои уже седые волосы, я ощущал себя юнцом, когда шел с ним рядом, и он так рассказывал мне о Наполеоне и о других исторических личностях, которых он знал, словно эти люди умерли лишь недавно.