Софи Вёрисгофер - Из Лондона в Австралию

Он огляделся. Слева с однообразным шумом текла река, справа, в некотором отдалении, стоял дом, в котором он провел последнюю ночь. Слава Богу! не давая себе отчета, он бежал как раз в этом направлении.

Почти не сознавая, инстинктивно, он отыскал свою комнату на чердаке и переменил пестрый костюм на свое обыкновенное платье. Гребень и щетку он захватил с собой, а затем…

Да, ему не с кем было прощаться. Он мог приходить и уходить, и никому не было до него дела.

Сегодня эта мысль резала его, как ножем.

Тихонько закрыв на собой дверь, он опять очутился, на улице.

Куда же теперь?

Было так страшно холодно… Для несчастного, бесприютного мороз бывает всегда особенно жесток. Каждый порыв ветра словно несет воспоминание об его несчастий.

Антон шел без всякой цели, прямо, куда глаза глядят. Только теперь он начал понимать дело, и глаза его открылись.

Итак, это были фальшивые билеты, которые Маркус подделывал, а Торстратен пускал в ход, конечно, не сам, так как это было опасно, а через него, нашего друга, который теперь, при мысли о такой низости, сжимал кулаки. Он тоже помогал грабить бедных, честных людей.

Все эти мелкие торговцы сигарами, мясным товаром, писчебумажными принадлежностями, как, горько жалели они о потере своих десяти фунтов! Многие из обманутых, конечно, поспешили, по возможности скорее, сбыть фальшивый билет кому-нибудь другому, из одной боязни убытков, которых их собственное маленькое дело не могло бы вынести. Таким образом бессознательно они сами входили в грех по чужой вине.

При этой мысли Антон невольно подумал о своей роли в этом деле и его бросило в жар.

И припомнились ему слова хозяина-немца. «Разве вы не находите странным, что предприниматель угощает своего мальчика для посылок дичью и бордо»?

Теперь он понял, для чего это было нужно. Его закармливали, чтоб ослепить, чтоб погубить его.

Мало-помалу для него все стало ясно. Маркус жил в этой ужасной норе, чтоб никто не мог его видеть, он избегал дневного света, потому что деятельность его была преступна.

Даже больше. Все то, что Торстратен говорил о Томасе Шварце и об его поимке, все это выдумки. Он не знал Томаса, ничего не знал о нем, и все, что он говорил, имело одну цель, – заручиться преданностью Антона, чтобы сбывать фальшивые билеты.

Антон остановился в ужасе. Теперь, наконец, чаша была переполнена, он потерял все, даже свою собственную безупречность, право жить в Лондоне, возможность увидаться с отцом. Ежеминутно его могли остановить на улице и заключить в тюрьму. Он хотел сбыть фальшивый билет, он был в сообществе с мошенниками и преступниками.

И страстная тоска по родине переполнила его сердце.

Если б между ним и его немецкой отчизной не лежало непреодолимой преградой море, он на собственных ногах пробежал бы все эти мили, чтоб дома протянуть руки к людям, которые говорят на его родном языке, просить их помощи, рассказать им несчастья, постигшие его и отца; пусть они рассудят их, только рассудят, больше ему не нужно ничего.

Но это было невозможно. Он никогда не попадет в Германию. Никогда. Обширное море преградило ему путь на родину.

Медленно шел он дальше. Может быть, вне Лондона, где-нибудь в деревне, он найдет себе работу, чтоб временно поддержать свое существование до тех пор, пока…

Увы, у него нет ни цели, ни места, куда бы стремиться. В Лондон вернуться невозможно, нельзя даже написать хозяину-немцу, потому что письмо может навести на след сыщиков.

Может ли человек быть более одиноким, более несчастным? Антон не допускал этого.

Вдруг он перенесся мыслью в роскошные комнаты дома Кроуфорда. Владелец дома благоволил к нему, предлагал ему свою помощь, – не принять-ли в этот черный день его протянутую руку?

Он вздохнул и покачал головой. Никогда! Никогда! Да и не поздно-ли? Отец – вор, сын – помощник вора, это так просто, так понятно.

Дальше, дальше, – все равно куда.

Улицы мало-помалу становились тише и пустыннее, прохожие встречались реже, фонарей было меньше, иногда попадались запущенные дома, незастроенные пространства, засыпанные снегом сады и места для склада дров.

А слева все бились неустанно о берег черные, грозные волны, и дорога то приближалась к ним, то отступала, но никак не могла с ними расстаться. Воздух как будто был окутан громадным черным покрывалом, ни один луч света не озарял дорогу.

Антон опять остановился. Хорошо ли он делал, идя так в потьмах, куда глаза глядят? Может быть, в этом бесцельном блуждании он описал уже круг и опять стоит у того места, откуда ушел. Страшная, почти непосильная мысль для одинокого, беззащитного мальчика! Он подозрительно осмотрелся. Если бы можно было на ночь укрыться в каком-нибудь подземелье! Какое бы это было блаженство!