Бетти Смит - Дерево растёт в Бруклине

На долю Кэти выпали те же испытания, только она была еще и на два года младше Джонни, ей едва исполнилось девятнадцать. Можно было бы сказать, что и она обречена. Ее жизнь тоже закончилась, не начавшись. Но этим сходство ограничивалось. Джонни понимал, что обречен, и смирился с этим. Кэти не смирилась. Она начала новую жизнь в тот момент, когда прежняя закончилась.

Она заменила нежность твердостью. Она отказалась от мечтаний и заменила их трезвым отношением к суровой реальности.

Кэти была одержима желанием выжить, которое делало из нее борца. Джонни уповал на вечность, что превращало его в бесполезного мечтателя. И в этом заключалась огромная разница между этими двумя людьми, которые так сильно любили друг друга.

Свой двадцать первый день рождения, который дал ему право голоса, Джонни отпраздновал трехдневным запоем. Когда он начал трезветь, Кэти заперла его в спальне, чтобы он не мог раздобыть ничего спиртного. Но Джонни не пришел в себя, вместо этого у него началась белая горячка. Он то рыдал, то умолял дать ему выпить хоть глоточек. Говорил, что невыносимо страдает. Кэти отвечала, что это хорошо, страдания отучат его от пьянства, закалят волю и сделают тверже. Но бедный Джонни никак не становился тверже. Напротив, он совсем раскис, скулил и выл, как привидение.

Соседи стучались к Ноланам в дверь и просили пожалеть беднягу. Кэти посоветовала соседям заняться своими делами и сжала губы так, что они превратились в прямую линию. Хоть она и осадила соседей, но понимала, что переезд неизбежен, едва закончится месяц. Нельзя оставаться тут после того, как Джонни так их опозорил.

Ближе к вечеру от душераздирающих воплей Джонни терпение у Кэти лопнуло. Посадив обоих детей в коляску, она отправилась на фабрику и попросила терпеливого бригадира вызвать Сисси с работы. Кэти рассказала сестре, что творится с Джонни, и та пообещала прийти сразу после работы и все уладить.

Сисси посоветовалась с приятелем, как помочь Джонни. Тот дал необходимые наставления. Следуя им, Сисси купила полпинты хорошего виски, спрятала бутылку между пышными грудями, потуже зашнуровала корсет и застегнула платье.

Сисси пришла к Кэти и сказала, что если та оставит их с Джонни наедине, она вылечит его. Кэти закрыла Сисси в комнате с Джонни. Сама пошла на кухню и провела всю ночь в ожидании за столом, положив голову на руки.

Когда Джонни увидел Сисси, в его бедном спутанном мозгу на минуту прояснилось, он схватил ее за руку.

– Сисси, ты мой друг. Ты моя сестра. Ради бога, дай мне выпить.

– Не спеши, Джонни, – сказала она мягким баюкающим голосом. – Я кое-что припасла для тебя.

Она расстегнула платье до талии, выпустив наружу каскад белых кружевных оборок с темно-розовыми бантиками. Комната наполнилась сладким теплым запахом ее пряных духов. Джонни смотрел, как она расстегнула платье и расшнуровывает корсет. Вспомнив про ее репутацию, бедняга сделал неправильный вывод.

– Нет, нет, Сисси. Только не это, прошу! – простонал он.

– Не будь ослом, Джонни. Всему свое время и место. Сейчас не тот случай.

И Сисси достала бутылку.

Джонни схватил ее. Бутылка согрелась от ее тела. Сисси позволила ему сделать долгий глоток, потом решительно вынула бутылку из его сжатых пальцев. Выпив, он успокоился, его потянуло в сон, он попросил ее не уходить. Она обещала. Не позаботившись застегнуть корсет и платье, она легла на кровать рядом с ним и обняла его, а он прижался щекой к ее теплой душистой груди. Он спал, и во сне слезы катились из-под его закрытых век, и были они теплее, чем ее кожа, на которую падали.

Сисси лежала без сна, обнимала его и смотрела перед собой в темноту. Ей казалось, что рядом с ней ее ребенок, который выжил и нуждается в ее беззаветной любви. Она гладила завитки его волос, нежно касалась щеки. Когда он стонал во сне, она успокаивала его ласковыми словами, которые давно придумала для своих детей. У нее затекла рука, и она попыталась высвободить ее. Он проснулся на мгновение, вцепился в нее и попросил не уходить. Обращаясь к ней, он назвал ее мамой.

Каждый раз, когда он просыпался в тревоге, она давала ему глотнуть виски. Ближе к утру он снова проснулся. Голова прояснилась, но, по его словам, болела. Он отпрянул от нее и застонал.

– Иди обратно к мамочке, – позвала она мягким, взволнованным голосом. Она широко открыла свои объятия, он сразу нырнул в них и прижался щекой к ее щедрой груди. Он тихо плакал. Он выплакивал свои страхи и тревоги, и свое непонимание этого мира. Она позволила ему говорить, она позволила ему плакать. Она обнимала его так, как могла бы его обнимать в детстве собственная мать (но она этого никогда не делала). Иногда Сисси плакала вместе с ним.