Гор Видал - 1876

— Какое счастье! Изо дня в день я слежу по газетам за вашим шествием по залитым золотым сиянием салонам столицы. Я не терял надежды, я молил бога, чтобы мы наконец встретились.

Эмма им очарована. Барон — холостяк, и, поскольку, пока не явился президент, протокол не действует, он, взяв Эмму под руку, ввел ее в Восточную комнату.

Я следовал за ними, выискивая среди гостей знакомые лица. (Здесь Блейн, но Конклинга не видно; я раскланялся с Захом Чендлером и генералом Гарфилдом.) Еще я глазел по сторонам, пытаясь определить, какие произошли перемены со времени моего единственного посещения Белого дома сорок лет назад. Одного взгляда достаточно, чтобы убедиться: ничто не осталось нетронутым. Рука госпожи Грант чувствуется во всем, и это тяжелая рука. То, что раньше было светлым и воздушным (хотя довольно пыльным и запущенным), теперь стало темным, приземленным, оделось позолотой.

Восточная комната с ее готикой, так сказать, в стиле Яыо-Галина, штат Иллинойс, неузнаваема. Ряды приземистых деревянных колонн делят на три небольшие части некогда прекрасную, просторную залу. Обои темные, с тускло-золотым узором. Мебель черного дерева отделана золотом. Все это вместе создает атмосферу гнетущую, даже тревожащую. Надеюсь, Тилден пройдется топором по грантовским новшествам.

Из гостей, собравшихся в Восточной комнате, только дипломаты чувствовали себя непринужденно, но ведь это и есть тот минимум, который от них требуется. Меня радовало, что все стремятся познакомиться с Эммой; она стояла, опираясь на руку барона Якоби. Несмотря на мрачную обстановку, Эмма выглядела блистательно.

— Великолепная женщина — ваше дитя. — Рядом со мной стоял Блейн; его лицо было красным от вина, в глазах поблескивали отраженные огни свечей. Мы оба остановились в дверях, обозревая комнату.

— Одного у француженок не отнимешь: они умеют себя подать. — Не знаю, что на меня нашло, но я преглупо подчеркнул иностранное происхождение своей дочери, а это, разумеется, лишь бросает тень сомнения на мою собственную принадлежность к этой стране. Очевидно, меня смутила комната, люди, сам факт пребывания в Белом доме; желание впитать как можно больше, чтобы потом обратить в слова, — тяжкое бремя писателя, из-за которого он, увы, находится в вечном разладе с реальностью.

— Я так и не знаю, навестила ли моя дочь вашу супругу? — Эмма, как всегда, ничего мне не рассказала.

— О да. Они пили чай, нарочно выбрав такое время, когда я восседал на Капитолийском холме. Я надеюсь, что вы окажете нам честь… — Еще одно приглашение.

— Вы, вероятно, очень заняты, мистер Блейн? Нынешняя сессия конгресса перегружена делами. — Я не забывал свой долг журналиста.

— Занят? Только не я! — засмеялся Блейн. — У меня никогда не было столько свободного времени. Когда прошлой осенью мы, республиканцы, потеряли большинство в палате, я сказал себе: «Теперь я словно вышел из тюрьмы. Мне больше не нужно быть спикером». — С некоторыми подробностями он принялся объяснять, как он счастлив, избавившись от этого поста. — Вы представить себе не можете, до чего скучно слушать всю эту галиматью. Боже, что я говорю! Но ведь вы не станете меня цитировать? Полагаюсь на ваше великодушие.

— Можете быть спокойны, ваша ужасная тайна умрет со мной.

Блейн хитро улыбнулся.

— Что ж, быть может, вы процитируете меня следующим образом: красноречие иной палаты Капитолия не чрезмерно меня восхищает. Достаточно пять минут послушать чарующий голос сенатора Конклинга, и я, словно узник, прикованный цепями к медленной кляче Морфея, переношусь в страну грез.

— Я вставлю это в свой следующий репортаж для «Геральд». — Пока мы говорили, Блейн то и дело ослепительно улыбался, пожимал кому-то руки, с кем-то здоровался.

— Я рад, что вы не столь к нам жестоки, как Чарли Нордхофф. Он, как я люблю повторять, неистов.

— Дело в том, что я зевака, а Нордхофф — забияка. Я смотрю со стороны, он — изнутри. — Очень мило получилось, подумал я (и тороплюсь записать, чтобы при случае использовать).

— С тех пор как демократы отвоевали у нас палату представителей, они жаждут крови. Они следуют за нами по пятам. А в ноябре всеми силами попытаются наложить руки и на этот милый, старый дом. — Размашисто жестикулируя, Блейн несильно стукнул по плечу генерала Гранта.

Почувствовав, что рука его на что-то наткнулась, Блейн повернулся, намереваясь извиниться; глаза его широко раскрылись, когда он увидел, что ударил президента. Гранты стояли сейчас в дверях, собираясь войти в комнату.