Гор Видал - 1876

Когда Джон удалился, я передал Эмме наш разговор на прибрежных камнях. Она внимательно слушала, по-прежнему сидя за пианино. Наконец, вздохнув, спросила:

— Как ты думаешь, он прав? Меня уносит в открытое море?

— Это должна сказать ты.

Эмма сыграла гаммы. Я их терпеть не могу.

— Нет. — Она очень четко выразила свою мысль: — Я отношусь к этому браку точно так же, как относилась тогда, когда получила предложение.

— Пожалуй, именно это и не нравится Джону.

Эмма подняла на меня глаза и то ли улыбнулась, то ли нахмурилась.

— Я придерживаюсь соглашения, папа. — Она перешла на свой родной язык, на котором ей легко даются нюансы; изъясняться на нем мне тоже легко, но на этом языке я обречен на неторопливую, хотя и витиеватую педантичность, столь отличную от моей манеры говорить — как, впрочем, и вести себя — по-английски.

— Что ты такое сделала, из-за чего Джон расстроен?

Эмма взяла аккорд.

— Суть, вероятно, в том, чего я не сделала. В делах подобного рода с течением времени предполагается некое движение вперед. Джон сдвинулся с места, а я нет. Я осталась такой же, какой была с самого начала.

— Если вдуматься, его реакция вполне разумна. Он умнее, чем мы думали.

— О, папа! Конечно. А я совсем не умна, что ты должен был заметить за тридцать пять лет нашего знакомства.

— Тридцать два, chérie [56] Дорогая (фр.). .— Этот возраст, решили мы, наиболее правдоподобен, учитывая предательски ранние усики моего старшего внука. — Ты столь же умна, как и твой любящий отец, который в свою очередь… — Я собирался сказать: был сыном любящего отца, подразумевая полковника Бэрра, но замолк, потому что Эмма до сих пор считает меня сыном Джеймса Скайлера, рогоносца и держателя таверны в Гринвич-виллидж.

Эмма начала снова наигрывать гаммы, когда вошла служанка Дениз, крупная, добросердечная женщина из Оверни. Она вся раскраснелась и еле дышала.

— Мадам зовет вас. Ей плохо.

Эмма поспешила за служанкой, и я остался один в сумеречной летней гостиной, размышляя, как и каким путем я пришел к тому, чем являюсь теперь: старая развалина, кажущаяся мне самому нереальной, жертва непостижимых превратностей жизни, неумолимо истекающего времени. Почему я есть я, а не кто-то другой? Молодой, например, а не старый. Или же неродившийся вовсе, а не (результат случайного сочетания) обретший плоть и выброшенный в этот жестокий мир, чтобы расцветать, спариваться и, наконец, умереть.

Этот мрачный ход мыслей стал отнюдь не более веселым после того, как полчаса назад ко мне зашла Эмма. Она рассказала, что приезжал и уже уехал доктор Дениз.

— В чем дело? — спросил я. — Что с ней?

Эмма устало посмотрела на меня. Она была с Дениз с обеда и до этой минуты, а сейчас уже полночь.

— Она беременна, папа.

Я ощутил, как у меня, точно от сочувствия Дениз, свело внутренности.

— Но она говорила, что ей нельзя иметь детей.

— Так думала она сама и все мы. Но мадам Рестел… ты знаешь, о ком я?

— Да, дорогая. Я встречался с этой бесславной особой.

— Так вот, мадам Рестел считает, что хороший отдых в сочетании с новым лекарством, которое надо принимать каждодневно и которое должно расслабить мышцы или что-то в этом роде, обеспечит Дениз нормальные роды.

— Тогда к чему все это беспокойство?

Эмма пожала плечами.

— Третий месяц. Нормальные симптомы. Ей нездоровится. Поташнивает… Нужно ли мне посвящать тебя во все тонкости нашего материнского искусства?

— Нет. Избавь меня от подробностей. Но если все нормально, зачем же доктор?

— Потому что она пуглива. А это более всего остального может затруднить ее положение. Но я верю мадам Рестел, и Дениз тоже.

— Странно, что она хочет ребенка. Она говорила мне в Нью-Йорке, как она рада хоть этим отличаться от прочих женщин.

— Говоря это, она делала хорошую мину. Она всегда хотела ребенка. Все-таки она истинная католичка, не то что мы с тобой. Плодитесь и размножайтесь. Она послушна и очень счастлива.

— Поло, — сказал Джейми, вытирая потное лицо полотенцем, — наверное, самая древняя игра на свете. И, как видите, благодаря мне она скоро станет самым популярным видом спорта в Америке.

— Популярным? — я показал на тридцать или сорок зрителей, в большинстве своем родственников молодых людей, играющих на зеленом лугу у границы Центрального парка.

— Не беспокойтесь. «Геральд» сделает ее популярной. — Джейми был, как всегда, легкомыслен. Мы сидели с ним под тенистым деревом. Сегодня стоит ужасная жара, и лошади и наездники выбились из сил. Два последних года по этой игре сходила с ума Англия. Чтобы не отставать от наших, точнее, от их британских кузенов, Джейми создал собственный клуб; несколько молодых людей привязались к поло. Верхом на лошадях игроки пытаются длинной клюшкой ударить по маленькому деревянному шарику. Как и большинство игр, поло гораздо интереснее для игроков, чем для зрителей.