Джордж Байрон - Шильонский узник

Над Геллеспонтом вопль и стоны!
Унылы мужи, плачут жены;
Звезда любви, Яфара дочь
Последняя семьи надменной!
Спешил – скакал и день, и ночь,
Но опоздал твой обрученный;
Не зреть ему красы твоей,
Не для его она очей.
И Вульвулла к нему порою
Несется с вестью гробовою.
Плач громкий на твоем крыльце
Подруг бледнеющих в лице;
Рабов безмолвных вид печальный, —
Корана песни погребальной
Протяжный хор – стенанья, вой, —
Ему расскажут жребий твой.
Селима падшим ты не зрела;
Когда в ночи на страшный бой
Твой друг пошел, ты обомлела;
Он был надеждой светлых дней.
Любовью, радостью твоей.
Ты видишь – смерть неизбежима;
Уж не спасти тебе Селима!
И сердце кровью облилось,
Впоследнее затрепетало,
Вдруг дикий вопль… разорвалось
И разом биться перестало.
И тихо все – все тихо стало.
Мир сердцу твоему! И мир
Над девственной твоей могилой!
Ты счастлива – любви кумир
Тебя пленял мечтою милой;
Один удар тебя сразил;
Он вдруг мечты твои убил,
Но веры к ним не погубил.
Ты жизнь так радостно встречала;
Ты не боялась, ты не знала
Разлуки, ссоры роковой,
Стесненной гордости позора,
И злобы с тайной клеветой,
И мрачной совести укора,
Ни язвы той… О! Черных дней,
Ночей ужасных плод унылый
Безумства дикого страшней.
Она, как червь – жилец могилы,
Не утихает, не уснет;
И этот червь в душе гнездится,
Не терпит света, тьмы страшится;
Он сердце точит, сердце рвет
И все мертвит, а сам не мрет.
Беда тебе! Свершитель злодеянья!
Напрасно ты главу опепелил,
И слезы льешь в одежде покаянья!
Кто Абдалу – Селима, кто убил?
Ты назвал дочь невестою Османа…
Та, чья краса пленила б и султана,
Отрада, честь твоих преклонных лет…
О! Рви власы, злодей! Ее уж нет,
И нет тебя, уж нет, звезда младая!
Родимых волн и прелесть и любовь,
Твой блеск погас, его затмила кровь.
Злодей, страшись, та кровь была родная;
Терзайся век, ищи ее везде:
«Где дочь моя?» И отзыв скажет: где?

В долине меж кустов блистая,
Могильных камней виден ряд;
И кипарисы там шумят,
Не вянет зелень их густая;
Но ветви, темные листы
Печальны, как любовь младая
Без упованья и мечты.
В долине той есть холм унылый,
Одет муравчатым ковром,
И роза белая на нем
Одна над тихою могилой
Цветет, – но так нежна, бледна,
Как бы тоской посажена.
Она сама грустит, томится,
И чуть повеет ветерок, —
Уже и страшно за цветок.
Но что ж! И бурный вихрь промчится,
И грянет гром, и дождь польет,
А роза все цветет, цветет;
И если кто грозы вреднее
Ее сорвет, – свежей, милее
Она с румяною зарей
Опять над мягкой муравой.
Иль гений тайный, но чудесный
Кропит ее росой небесной,
И пестун розы молодой?
Меж дев Эллады слух несется,
Что роза не цветок земной,
Когда ни дождь, ни ветр, ни зной,
Ничто до розы не коснется;
Не нужен ей весенний луч,
Не страшен мрак осенних туч, —
Над нею птичка, гость эфирный,
Незримая в долине мирной,
Поет одна в тиши ночей,
И райской арфы сладкогласной
Дивней напев ее прекрасный;
То не иранский соловей;
Такой живой, сердечной муки
Его не выражают звуки. —
Зайдет ли кто, – уж он всю ночь
От птички не отходит прочь,
И слушает в раздумье пенье,
И плачет, и в душе волненье, —
Как бы в груди проснулась вновь
Тоской убитая любовь.
Но так отрадно слезы льются,
Часы так сладостно несутся,
И так не тягостна печаль,
Что сердцу горестному жаль,
Как вдруг пленительное диво
Расцвет огнистый прекратит,
И невидимка замолчит.
Иным в тоске мечталось живо,
Но кто жестокий упрекнет,
Что в песне жалкой и любимой
Почти всегда певец незримой
Зулейки имя намекнет?
Над ней тот кипарис надгробный,
Где влажный звук, словам подобный,
Звенит и тает в тьме ночной;
Тот мягкий дерн над девой чистой,
Где вдруг расцвел цветок душистый
Неувядаемой красой.
Здесь был вечернею зарею
Могильный мрамор положен;
Наутро камня нет, – и он
Ужели смертного рукою
На дальний берег унесен?
И нам гласит рассказ восточный:
Когда сраженный злобой мощной,
Селим был шумною волной
Лишен святыни гробовой;
Тогда вблизи крутого ската
На взморье камень был найден, —
И этот камень наречен:
«Подушкой мертвого пирата»,
На нем пловцы в полночной тьме
Видают голову в чалме!
А роза все не увядает,
Томится, снова расцветает,
Прекрасна и бледна под чистою росой,
Как щеки красоты при вести роковой.