Джордж Байрон - Шильонский узник

«Гарун от казни и упрека
Избавлен мной; в сераль до срока
Я прибыл, – здесь не каждый знал,
Как я по островам скитался;
Кто тайну ведал, – умолчал, —
И я начальником остался
На все готовых смельчаков;
Решитель дерзостных трудов,
Я их в разъезды рассылаю,
Меж них добычи разделяю;
И жалко мне, что редко сам
Пускаюсь с ними по волнам.
Но уж пора! Во тьме глубокой
Все тихо! Челн мой недалеко;
Уж ветер вьется в парусах.
Бежим! Оставим гнев и страх
На здешних мрачных берегах!
Осман пусть явится с зарею;
А ты свободна – ты со мною!
И если этот гордый бей
Жить должен, – и отца родного
Спасти от часа рокового
Ты хочешь, – о, беги скорей!
Беги! Когда ж судьбы моей
Узнав всю тайну без обмана,
И клятву сердца, и мечты
Любви младой забыла ты, —
Я остаюсь, я жду Османа!
Тебе не быть его женой,
Не быть, что б ни было со мной!»

И неподвижная, немая
Стояла дева молодая.
Так нам резец изобразил,
Как мать в печали безотрадной
Вдруг обратилась в камень хладный.
Лишенная и чувств, и сил,
Очам она являла то же;
Лишь, бедная, была моложе;
Но, страха тайного полна,
Едва опомнилась она, —
Как видит: у ворот садовых
Вдруг блещет факел роковой…
Блеснул один, – блеснул другой,
И много, – и огней багровых
Свет яркий озаряет сад.
«Беги!.. Ты больше мне, чем брат!»
И в красном зареве с мечами
Злодеи видны меж кустами.
Они бегут, они летят,
По рощам, в просеках мелькают;
Кинжалы, факелы сверкают,
Страшнее всех Яфар бежит,
Бежит к пещере отдаленной,
И машет саблей обнаженной,
И гневом бешенства кипит.
Селим! Ужель судьба решила,
Чтоб здесь была твоя могила?

Отважный смотрит: «Бил мой час —
Зулейка! Скоро все свершится!
Целуй меня в последний раз.
Но близко наши, – к ним домчится
Призывный звук, – узрят они
В кустах багровые огни;
Их мало… но чего страшиться!»
Вдруг из пещеры он стрелой, —
Чеканный пистолет хватает:
Раздался выстрел вестовой, —
И дева в горести немой
Без слез от страха обмирает.
«Не слышно… что ж!.. И приплывут,
Но уж Селима не найдут.
На выстрел мой бегут толпою
Злодеи ближнею тропою.
Так обнажись, отцовский меч!
Ты не видал подобных сеч.
О, друг! Прости! Чрез рощу тайно
Иди с надеждой во дворец.
Тебе разгневанный отец
Простит. Но, ах! Чтобы случайно
Свинец вблизи не просвистал;
Чтоб в очи не блеснул кинжал.
Иди… Не бойся за Яфара;
Пусть яд был дан его рукой,
Пусть скажет: робок я душой;
Не дам ему – не дам удара;
Но их – я рад, готов разить;
Меня ль убийцам устрашить!»

И он, как вихрь, на склон прибрежный
Стремится, выхватив свой меч;
Вот первый из толпы мятежной, —
Его глава скатилась с плеч.
Вот и другой; меч снова блещет, —
И труп у ног его трепещет.
Но уж он сам со всех сторон
Толпою буйной окружен.
Селим сечет их, колет, рубит;
Достиг до волн береговых,
И видит в море удалых.
Ужели рок его погубит?
К нему бесстрашные в боях
Летят на белых парусах;
О! Дуй сильнее, ветр попутный!
Они спешат, – они гребут,
И с лодки в море – и плывут,
И сабли блещут в пене мутной;
Их дикий взор, как жар, горит,
С одежд, с кудрей вода бежит —
Вскочили… вскрикнули… сразились;
Кипит в саду шумящий бой;
Но где ж Зулейки друг младой?
Чьей кровью волны обагрились?

От вражьих стрел, от их мечей
Неуязвленный, невредимый,
Толпой неистовых теснимый,
Уж он на взморье, меж друзей;
Уж верная ладья манила
Его к приветным островам;
Уже рука его врагам
Удар последний наносила,
В тот самый миг… Увы! Зачем
Ты медлишь, юноша несчастный!
Что оглянулся на гарем,
Где не видать тебе прекрасной!
Ни тяжкий плен, ни смертный страх,
Она одна, одна в очах,
Он в ней живет – и в час напасти
Надежда льстит безумной страсти;
В тот миг свинец летит, свистит:
«Вот как Яфар врагов казнит!»
Чей слышен голос? Кто свершитель
Удара мести в тьме ночной?
Кто злобною вблизи рукой,
Кто метил выстрел роковой?
Чей карабин?.. Он твой, губитель!
Ты ядом брата отравил,
Ты ж сироту его убил!..
И хлещет кровь его струею
Над ясной влагою морскою, —
И бурных волн прибрежных шум
Уносит ропот тайных дум.

Уже рассвет, – клубятся тучи, —
В туман одет небесный свод;
Полночный бой у шумных вод
Давно замолк; но брег зыбучий
Явил с печальною зарей
Следы тревоги боевой,
Обломки сабли притупленной,
И меч еще окровавленный.
Заметно было на песке,
Как буйные его топтали,
Как руки, роясь, замирали, —
И под кустом невдалеке
Курился факел обгорелый.
Вот опрокинутый челнок
Волною брошен на песок,
И епанча из ткани белой
В крови, пробитая свинцом,
Висит на тростнике морском, —
И быстрый плеск волны упорной
Отмыть не может крови черной;
Но где же тот, с чьего плеча
В крови упала епанча?
О! Если б сердце чье хотело
Оплакать горестное тело, —
Пускай его, пусть ищет там,
Где море и кипит, и блещет,
И под скалой Сигейской плещет,
Стремясь к Лемносским берегам;
Над ним морские птицы вьются,
Уж хладный труп клевать несутся,
И он бесчувственный плывет
По произволу бурных вод, —
И, колыхаяся с волною,
Качает юной головою.
Всплывает, тонет и порой
Как бы грозит еще рукой.
И пусть клюют морские птицы
Его, лишенного гробницы;
Иль дикий крик и клев страшней
Тлетворных гробовых червей?
Был друг один, был ангел милый,
Прекрасный спутник прежних дней;
Она одна душой унылой
Грустила б над его могилой. —
И столб с надгробною чалмой
Кропила верною слезой;
Но светлый взор ее затмился, —
И пламень жизни в ней погас
Тогда, как рок его свершился,
Как бил ему последний час.