Алексей Свирский - Рыжик

– Подайте христа ради калечному, бездомному!.. – раздавалось с одного места.

– Православные благодетели!.. Милосердные христьяне!.. – доносилось с другого конца.

Рыжика больше всего интересовала ярмарка. Он долго и жадно следил за всем, что происходило перед его глазами, забыв о дедушке и о собственном своем положении. С высоты паперти Рыжику хорошо была видна базарная площадь. Санька до тех пор глядел на толпу, пока его глаза не устали и перед ним все не смешалось и не запрыгало в смешном и нелепом беспорядке. Площадь, покрытая навозом, соломой и клочьями сена, длинноусые украинцы в смазных сапогах и широких шароварах, бабы в цветных платочках, волы, кони, телята, телеги, ребятишки, евреи с черными пейсами, в туфлях и белых чулках, козы, бараны – все это слилось в глазах Рыжика в одну темную движущуюся массу.

– Пойдем, касатик, пора, – услыхал Санька голос деда, и тогда он только очнулся и пришел в себя.

Из церкви народ уже вышел. Нищие также стали расходиться. На паперти становилось просторнее.

– Дедушка, а куда мы пойдем? – спросил Рыжик.

– Куда все идут: на монастырский двор. Там потрапезуем и на постоялый отправимся, на отдых, значит.

Монастырский двор находился рядом с церковью и был со всех сторон огорожен высокой каменной оградой серого цвета. Массивные ворота на громадных железных болтах были настежь раскрыты.

– Вот сюда, прямо в ворота, и ступай! – проговорил дед, когда Санька остановился в нерешительности.

Они вошли на монастырский двор, переполненный народом. Направо от ворот, вдоль ограды, тянулся густой, тенистый сад. Он заканчивался на противоположном конце двора, где выступали желтые каменные здания, с окнами в железных решетках. Там жили монахини. Налево от ворот тянулась бледно-зеленая аллея из акаций. Вот здесь, по обеим сторонам аллеи, и находился народ. За длинными узкими столами сидели мужчины, женщины, старики, дети и хлебали горячий суп из больших деревянных мисок. Большинство из сидевших за столами были длинноволосые странники с котомками за плечами и странницы в черных платочках и мужских сапогах. Неподалеку от столов, на земле, на длинных кусках серого полотна, усаживались нищие, те самые, что недавно на паперти выпрашивали милостыню. Около них ходили «чернички-сестрички», как называли послушниц нищие. Чернички раздавали деревянные ложки и порции хлеба. Хлеб и ложки находились в больших плетеных корзинах, которые с трудом поднимали бледнолицые послушницы.

– Эй вы, божьи люди, глядите ложки назад возвращайте! – говорили чернички каждому нищему, вручая ему ложку и ломоть хлеба.

Нищие с низкими поклонами принимали подаваемое, крестились, корчили жалобные рожи и, кряхтя и вздыхая, опускались на землю в ожидании похлебки. Когда все уселись, появились другие послушницы с супом. Большая деревянная миска полагалась на пять человек. Нищие знали об этом и заранее разделились на маленькие группы. Рыжик с дедом попали в компанию двух женщин и одного мальчика лет двенадцати. Одна женщина была с больными, гнойными глазами, а у другой благодаря отсутствию носа было совершенно плоское лицо. Зато мальчик был без всяких изъянов. Черный, как жук, быстроглазый и живой, он с первого взгляда понравился Саньке.

– Здравствуй, дедушка! Давно ли ты ослеп? – проговорил мальчик и рассмеялся.

– Это ты, Спирька? Здравствуй! – ответил дед.

– В каком лесу рыжика нашел? – намекая на Саньку, спросил Спирька. Дед не отвечал. Тогда Спирька стал бранить монашек за то, что долго не несут супа.

– Вот уж не люблю обедать в монастырях: баб много, а толку мало. Посадили на солнышке, а сами ушли. Погрейтесь, мол, голубчики. Чтоб им…

– Будет… Не в меру свой колокол развязал, – остановила расходившегося Спирьку безносая баба, сидевшая рядом с ним. – Ты что, хочешь, чтоб тебя, как Ваньку Ткача, отсюда?..

– Я не пьяный, а голодный! – огрызнулся Спирька.

– А что такое с Ткачом приключилось? – полюбопытствовал дедушка Архип.

– Ничего не случилось. Залил с утра зенки свои и пьяный в церковь прет, – ответила безносая.

– Экий дуралей! – сокрушенно заметил дед. – Не мог после обедни напиться… То-то я еще на паперти приметил, что он не в своем образе…

– Дедушка, ты же слепой, – ехидно вставил Спирька, – каким же манером ты мог образину Ткача заприметить?

– Ладно, не твое дело! – проворчал дед, видимо смущенный.

В это время подали суп, и разговор прекратился.

Рыжик почти не дотронулся до пищи: он чувствовал себя неважно. Недавние воспоминания всколыхнули ему ум и душу, и тоска и страх за будущее постепенно овладевали мальчиком. Дедушка, к которому он было уже привык, теперь стал пугать его, так как Санька наконец ясно понял, что дед притворяется слепым. «А раз он притворяется, – думал Санька, – стало быть, человек он нехороший, и его надо бояться». Кроме того, он заметил, что не один только дед притворяется, а многие из нищих и странников ломают какую-то комедию. Они и кланяются, и крестятся, и молятся не как все люди, а как-то по-иному, будто кого передразнивают.