Алексей Свирский - Рыжик

Добродушные украинцы от души были благодарны Рыжику за его добрые вести и постарались принять его как дорогого гостя. Узнав, что он идет в Либаву, они надавали ему массу советов, инструкций, как ходить и где останавливаться. На другой день солдаты накормили его обедом, подарили ему мешочек с провизией и отпустили.

Рыжик ушел с облегченной душой. Он знал, что теперь он не пропадет. Через каждые восемь-двенадцать верст он найдет кордон, где солдаты охотно его накормят и приютят. И действительно, две недели благополучно шествовал Санька вдоль берега Балтийского моря, благословляя сжалившуюся над ним судьбу и добрых солдат пограничной стражи. Рыжик, когда бывал сыт, не любил заглядывать в будущее, довольствуясь настоящим. Но зато он быстро падал духом при первой неудаче.

Вот и сегодня он был сам не свой из-за того, что в одном кордоне его не приняли и ему пришлось сделать лишних десять верст. Случилось так, что перед самым вечером Рыжик подошел к предпоследнему от Либавы кордону, с тем чтобы там переночевать.

Но, как на грех, в казарме никого не было. Весь состав кордона отправился по делам службы: кто на смену, кто на разведки. Встретил Рыжика дневальный, единственное живое существо во всем кордоне. На просьбу Саньки пустить его переночевать дневальный ответил отказом, так как без разрешения взводного унтер-офицера или вахмистра он никого впускать в казарму не имел права. Тогда Санька стал у дневального расспрашивать о следующем кордоне.

– Следующий, брат, кордон в десяти верстах отсюда, – отвечал солдат и добавил: – Шагай скорей, а то ночью не пустят и там… Ходи по берегу, да на лес поглядывай: огонек как увидишь, так и подымись к лесу – там кордон и найдешь… В самом лесу он.

Рыжик отправился. Но не сделал он и пяти верст, как его застигла ночь. Санька стал трусить. Неумолчное шипенье волн у самых ног, пустынный берег и надвигающаяся тьма пугали и болезненно настраивали его воображение. Ему мерещились всякие ужасы. Напрасно старался он припоминать все, что ему говаривал Полфунта об отсутствии чертей и всякой темной силы: страх усиливался с каждой минутой. То ему казалось, что из моря встает и двигается на него какая-то живая серая громада с чудовищной мохнатой головой; то ему чудилось, что его кто-то догоняет; а то ему мерещилось, что волны хватают его за ноги и тащат в море.

И Рыжик в ужасе отшатывался в сторону.

Санька стал отчаиваться. Ему казалось, что этому пути и этой надвигающейся мгле конца не будет, как вдруг на ближайшем береговом выступе он увидал огонек. У Рыжика сердце трепетно забилось от радостного волнения. Со всех ног бросился он на огонек, забыв всякий страх. Через четверть часа он уже был наверху берегового откоса, где среди столпившихся сосен и елей выглядывал кордон, освещенный пятью окнами. Санька издали успел заметить, что в кордоне еще не спали, и смело направился туда. В сенях он наткнулся на дневального.

– Куда? – услыхал он короткий, но строгий оклик.

– Мне взводного, а не то разводящего нужно повидать, – без запинки проговорил Рыжик, успевший во время своего двухнедельного шатанья вдоль границы хорошо ознакомиться с нравами и законами военно-кордонной жизни.

Дневальный, услыхав бойкий, самоуверенный ответ, пропустил его без всяких разговоров.

Санька вошел в обширную комнату, освещенную двумя висящими лампами с большими плоскими колпаками. Комната, или, вернее говоря, казарма, была разделена на две части деревянной аркой. Первая, судя по большому столу и длинным скамьям, служила столовой, а вторая, большая половина была заставлена койками. При появлении Рыжика некоторые солдаты уже готовились ко сну, а другие были заняты разными делами: кто чистил винтовку, кто шил, кто зубрил «словесность», а кто просто прохаживался. За столом, недалеко от дверей, сидел в расстегнутом мундире молодой унтер-офицер. К его смуглому лицу, к его черным, лихо закрученным усам особенно как-то шел вышитый золотым галуном стоячий ворот мундира. Напротив унтера, наклонившись над белым листом бумаги, сидел широколицый и широкоплечий солдат в ситцевой рубахе и старательно что-то выводил пером.

– Ну что ты написал? Прочти, дуралей! – горячился унтер, заглянув в бумагу.

Солдат поднял голову и виновато усмехнулся.

– «Левольвер» написал я, – пробормотал он, не переставая ухмыляться.

– Эх ты, левольвер!.. – укоризненно покачал головой унтер.

Но тут он увидал Саньку и оставил солдата.