Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

— А ты заметил, что мы никак не зовем друг друга? — с улыбкой спросил Алька.

— Заметил.

— А почему? — Я пожал плечами. — Это некрасиво. Давай называть. Но как: просто или по-секретному?

— По-секретному — приказ.

— Но я же не юнга.

— Зато на тебе наша форма, товарищ Берта-у-мольберта! — И я впервые дружески хлопнул Альку по плечу.

— Запомнил, товарищ Ушки-на макушке! — И он хлопнул меня.

Мне сразу стало веселее и проще. Альке, наверно, тоже. Он засвистел, а я вдруг прокричал:

Океан от пенных волн

Поседел...

Мы уже на две трети углубились в залив, когда Алька приостановил меня и показал рукой.

— Мое первое чудо! «Каторжник»!

Метрах в трех от воды грузно восседал огромный пнище, распластав далеко в стороны мощные полуоголенные корни, опутанные ржавыми цепями. Чистый каторжник! Ведь наши места издавна были ссылкой декабристов, революционеров и других неугодных царю людей. Не вынес какой-нибудь бедняга мучений и превратился в пень, а цепи остались целыми.

— Как? — спросил Алька.

— Да-а!.. А где второе чудо?

— Выше.

— Покажи.

— Не уложимся в срок.

Уложимся. Оттуда бегом.

— Ну, пошли.

Склон был крутым, с островами кустарника, с пружинистым подстилом мха, хвои и валежника, с частыми деревьями, у которых ветки топорщились лишь наверху, а ниже, как у занозы, торчали во множестве отмерзшие сучья — так и повыдергал бы. Мы двигались напрямик и сразу промокли. Комар наседал. На краю большой круглой поляны Алька остановился и кивнул на мощную лиственницу посредине.

— Чудо номер два! «Трезубец»!

Вершина дерева высохла, чем-то пораженная, но из основания сухоты, точно по бокам, выросли две новых вершины, зеленые,— лиственница как бы подстраховала себя на случай, если еще одна макушка погибнет. Обе уже догнали свою мертвую сестрицу, и дерево выглядело чистейшим трезубцем.

— Как? — опять спросил Алька.

— Здорово!

— Построить бы такого Посейдона, которому был бы как раз этот трезубец!

— М-да!.. А третье?

— Еще выше. Почти на горе.

— Э, была ни была! Бог троицу любит! Айда!

Чем выше мы поднимались, тем лес становился ниже и гуще. Густело вокруг нас и комариное облако, так что казалось, не сами мы идем, а комары нас затаскивают на гору. Глаза мои вдруг начали искать по сторонам какую-нибудь ямку или коряжку. И правильно. Я не шутя сказал Мальчику Биллу, что хочу в туалет. Но там я хотел лишь в начальной стадии, а тут я понял, что до третьего чуда мне не продержаться, а если и продержусь, то мне будет не до чудес, или произойдет четвертое чудо. Заметив сбоку заманчиво задранный корень, я спросил Альку:

— Скоро?

— Вот-вот. Минуты три.

— Ну, ты иди, Берта.

— А ты?

— А я это... я догоню!

— A-а, ладно, — понял художник. — Я свистеть буду.

И насвистывая, он скрылся в сосняке, а я бурундуком юркнул под корень. Дело вроде минутное, но когда я выскочил обратно, свиста уже не слышалось — Алька умахал. Я припустил следом, тоже присвистывая и радуясь тому, что вот теперь чудо восприму с должным вниманием.

— Берта! — окликнул я, почувствовав, что должен бы уже догнать художника. — Берта, ау-у! — Но мне отозвался только ветер в вершинах.

Может, он спрятался? Нет, мы же горим со временем, и он беспокоится об этом больше меня. Но на всякий случай я сбегал, заглядывая за кусты, немного вправо и немного влево и покричал еще. Может, я проскочил третье чудо? Нет, ведь он сказал, что оно почти на горе, а пока идет склон, значит, наоборот, надо взять выше. Я поднялся еще и вдруг наткнулся на странную сосну — толстую, невысокую и сухую, с плотно прижатыми к стволу немногочисленными ветками. Дерево было так скручено, что аж потрескалось, словно воздух был для него твердым, и ему приходилось когда-то ввинчиваться в него. Прямо штопор! Я сообразил, что это и есть третье Алькино чудо.

Но самого Альки не было. Если он задержался по тому же делу, что и я, то пора бы справиться. Повертев головой и поприслушавшись, я уже с беспокойством прокричал:

— Бер-та-у-моль-берта...

— ...а-а! — отозвалось эхо.

Мне стало жутко. Я не знал, что думать и что делать. Хорошо хоть дорога назад известна — строго вниз, к заливу. И я было ринулся, но словно запнулся при мысли — а что скажу Задоле и как объясню, почему вернулся один?.. А может, Алька уже там? Может, мы разошлись? Нет, без меня он бы не ушел! Я ведь жду его! А раз его нет, значит... значит, случилось что-то серьезное! Мигом в моем уме воскрес медведь, и я, не помня себя от страха, понесся вниз.