Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

— О-о-о! — поддали мы.

— Чтоб вы так маршировали, как вы воете!

— А не часто через три часа? — усомнился Ринчин.

— Нет! — жестко возразил Давлет.— Три часа — полчаса. И никаких поблажек! Знай, что у них сразу животы разболятся, зубы зашатаются, чирьи выскочат — подымай!

— Даже ночью? — спросил Ухарь.

— Даже ночью!

— У-у! — взвыли опять мы, полусмеясь, полуужасаясь.

— Ладно, ночь отставить, — ухмыльнувшись, смилостивился Филипп Андреевич. — Но днем чтоб!.. Засекай время, Ринчин, и начинай прямо сейчас! — Давлет как-то враз шевельнул всем, что было на лице, и стал грустным. — Ребята, не подкачайте, я вас очень прошу! — И как-то умоляюще-озабоченно оглядев нас всех по очереди, задержался на последнем, на Димке.

Я вдруг испугался — не скажет ли он, что, мол, а те, кто пока еще не юнги, от строевой освобождаются. Но Филипп Андреевич ничего больше не сказал. А тут на плац вырулил самосвал с гравием, начальник наш свистнул, делая шоферу какие-то знаки руками, и ринулся было туда, но Димка поймал его за локоть.

— Филипп Андреевич, пошлите меня!

— Куда? — не понял Давлет.

— А куда вы побежали. Чего вы все сами бегаете? А мы на что, рабочий десант?

— В самом деле! — удивился Филипп Андреевич. — Ну, мыслитель Баба-Яга! Дуй живо к шоферу и скажи, чтобы не на плац валил гравий, а ниже, к воде. Отсыпем почетную дорожку Посейдона! Скажи, что я велел.

— Есть! — Димка обрадованно подпрыгнул и, на лету развернувшись, стреканул вниз.

А я между тем, приглядываясь и прислушиваясь к неторопливо разбредавшимся по лагерю плотникам; не обнаружил среди них папы и у одного из них узнал, что он сегодня и не приедет—в конторе нашлись срочные дела. Это меня немного опечалило, но ненадолго. Ринчин кхекнул и сухо произнес:

— Слышали начальника? Все так и будет. Внимание! Равняйсь!.. Смирно!.. На месте шагом — марш!

И мы дернули коленками.

Егор Семенович, дальнозорко отводя голову, как дятел при ударе, вычитывал что-то в большой, похожей на классный журнал, книге и сверялся с тем, что лежало на полках. Сухонький, подвижный и низкорослый, завхоз был до того кривоног, что сапоги его сходились внизу, словно кусачки, и только при широко расставленных ногах делались параллельными. Такие вот поджарые и живые старички, с такими кавалерийскими ногами, чаще всего оказываются бывшими чапаевцами или буденновцами.

— Егор Семенович, нам бы десять ведер, щетки и тряпки — бак чистить, — сказал Ухарь.

— Пожалуйста — любезно отозвался тот, подошел к своему столику, отложил большую книгу и открыл тетрадку. — Ведра — пожалуйста, щетки — пожалуйста! Что угодно! Завези живую воду — дам живую воду!.. Так, на кого записывать?

— Что записывать? — не понял Ухарь.

— Что берете.

— А зачем?

— Чтобы отвечать: потерял — найди, не нашел — плати! — Ухарь присвистнул под наш хохоток и поскреб затылок.— А как же! Не у мамки с папкой!

— На меня пишите, на кого же!

— Остальных прошу за дверь! — турнул нас Егор Семенович, и мы столпились в проеме. — Как тебя?

— Ухарь.

— Это что, фамилия такая?

— Прозвище.

— На прозвище не записываю, — жестко заявил завхоз.— Сбежишь, а потом ищи тебя, ухаря, свищи!

— Тогда пишите на Рэкса, — вдруг лукаво нашелся Ухарь и жестом подозвал приятеля.

— И на Рэксов не записываю.

— Но это же фамилия!

— Вы мне бросьте! — пристрожился старик, откладывая ручку. — Или дело делать, или!..

— Митька, дуй за Давлетом! Пусть подтвердит, раз нам не верят! — обиделся Ухарь.

Но Митька не успел сорваться. Егор Семенович взял ручку и стал писать, поварчивая:

— Рэкс так Рэкс — мне все равно, прости господи!.. Ты что ли? Распишись вот тут. Ведер — десять, щеток металлических — три... Хорошо. Я ведь и так запомнил, не думайте!.. А тряпки вон в мешке, без записи. И веревки метров пять отрежьте от бухты, тоже без записи. Как зачем? А чем будете воду затягивать наверх?.. Ну, то-то, голова!.. Берите, десять ведер. Да не малированные, а цинковые! Буду я вам, Рэксам, малированные давать!

Минут через десять, в плавках и ремнях, мы были у залива. Наказав черпать по полведра и особо не спешить, чтобы не выдохнуться преждевременно, Ухарь выстроил нас цепочкой: Рэкс — у воды, потом Митька — где покруче, потом мы с Димкой — где положе, а сам он по лестнице забрался на подмости, к баку. Опередив Димку, я занял крайний пост, возле Ухаря, надеясь как-то привлечь к себе его внимание, а Димка и так уже привлек: и в драке, и с «велосипедом», и с чаем, и даже тем, что имеет забавное прозвище. А тут — ничего! Я пока даже не обратился к Ухарю ни разу, понимая, что если пятиклассник назовет десятиклассника вот так панибратски — Ухарем, то наверняка получит по шее, поэтому я, помня еще тот пинок у шлагбаума, не рисковал и никак не называл Ухаря.