Геннадий Михасенко - Я дружу с Бабой-Ягой

— Ого, местечко! Слышь, Рэкс, тут и бичи есть! Крышка нам! — без особой однако паники заключил Ухарь, скрипнув койкой — плотнее, наверное, укутываясь.

От этих расспросов мне стало как-то спокойнее — я почувствовал, что Ухарь, да и вся гоп-компания, поигрывая в трусливость и посмеиваясь над возможными опасностями, побаивается и в самом деле. И мне вдруг захотелось показать им, что а я вот ничего не боюсь, и я нарочно, с протяжным подвыванием, изобразил бесстрашный зевок, да такой, что под конец поманило зевнуть по-настоящему, но рот шире уже не открывался, и я, простонав от боли, чуть не вывихнул челюсти.

— Во дает кто-то! — удивился Митька.

— Кто же, конечно, Баба-Яга,— сказал Рэкс.— Видит сон, как Иванушку-дурачка в печке жарит.

— Это Семка,— возразил Димка.

— Ха-ха, уметь надо! — улыбнулся я.

— Слышь, Семк! — Димка потянул меня за руку, и мы сошлись головами.— Ты ведь только половину доказал.

— Чего доказал! Какую половину?

— А того, что рассказывал. Ты рассказывал, что жег костер — раз, и что вышел зверь — два, так?

— Чуть не вышел.

— Ну, чуть. Что костер жег доказал, а как со зверем?

— Опять, значит, не веришь?

— Верю, но ведь... хм...

— А еще слово давал! — и я обиженно отодвинулся.

— Это же было до слова, твоя история.

Димка прав, что случай тот был до слова. Прав он

был и в том, что доказана лишь половина правды, причем более легкая половина, а вот поди докажи, что тут ломился на меня сквозь кусты зверь!.. Следы найти? Ищи зимние следы летом, если вон папа говорит, что даже тогда не нашел их — одни мышиные строчки. Ну, это уж чересчур, не святой же дух трещал валежником! Папа ведь не сразу проверил, прошла ночь, потом я уехал, потом он работал — значит, не раньше обеда следующего дня. А за это время может столько снега навалить, что не только следы, а самого черта лысого упрячет!.. И я стал усиленно вспоминать, был ли в то утро снегопад... Волнистая пластиковая крыша, едва освещенная луной, была до того чуткой, что отзывалась на падение каждой хвоинки и коринки, которые сыпались и сыпались. Иногда сухо ударялись легкие прошлогодние шишки и, скакнув раз-другой, замирали. Мне стало мерещиться, что где-то погромыхивает гром и накрапывает дождик, нет, падает снег — значит, все же был снегопад и скрыл те следы... Но чьи они, чьи?..

Когда я проснулся, кубрик наш ломился от солнечного света. Гоп-компания была на месте. Все спали, разметавшись от духоты. Димка лежал на животе, сбив одеяло к ногам и забурившись головой под подушку. Ремень, который он для большей сохранности нацепил на себя, расстегнулся, и блестящая пряжка без царапин болталась у самого пола. Егор Семенович уже чем-то погромыхивал за стенкой в складе. Я достал из-под матраца пилотку и ремень — мои, не подменили! И то, что ничего страшного не случилось, и солнце, и спящее полуголое царство, которое хоть само разворовывай, — все это успокоило меня. Я вдруг понял, что ничего и не должно было случиться, что все мои подозрения — из-за краткости знакомства и таежной заброшенности, и мне даже стало смешно.

По светло-зеленому пластику бегали трясогузки — слышался их писк и топоток, видны были снующие комочки теней и даже крестики лапок. Внезапно — бух! — как в барабан. Я подумал — это сук, но он свистнул и побежал.

Рэкс поднял лохматую голову и уставился на меня.

— Ты что ли?

— Бурундук.

— Локшадин! — буркнул он, опять роняя голову.

Митька потянулся и застыл в раскоряченной, но, видно, приятной ему позе. Ухарь, спавший ко мне лицом, глубоко вздохнул, и, не открывая глаз, спросил:

— Сколько времени?

— Девять тридцать, — ответил я, глянув на его часы.

— Да но-о? — поразился он, садясь. — Подъем!.. Авангард! Засони! Только жрать!

— Замри, — бессильно промямлил Рэкс.

— Э-э, парни, без шуток! Давлет в час примчится проверять работу, а у нас?.. Рэкс! — Он огрел приятеля подушкой, Рэкс этой же подушкой хлопнул Митьку, который только крякнул, но остался недвижим, как бутерброд, между двумя подушками. — Семка, буди Ба-бу-Ягу!

Но Рэкс удержал меня:

— Стой-ка! Мы ему велосипед заделаем!

Достав из брюк спички, он отхватил от газетной подстилки на столе клочок, разорвал его на несколько тонких полосок, осторожно, как хирург, впилил их меж пальцев Димкиной ноги, торчавшей с кровати, и поджег.

Я сжался весь, сощурившись, словно ожидая взрывника. Язычки еще не доползли до кожи, а Димка уже ворохнулся и вдруг задергал обеими ногами именно так, как крутят педали. Рэкс от хохота свалился на пол и потом жабой запрыгал посреди кубрика, смеялся Ухарь, бессильно трясся Митька, приподнявшись на локтях. Наверно, это было смешно, но я почему-то не смеялся. Димка выдернул обгоревшие бумажки и, полусонно-обиженно улыбаясь, проворчал: