Алексей Кейзаров - Первый разведвзвод

Не подписал. Нас крепко избили. Пальчиков пришел в сознание, шепчет:

— На стене ногтями выцарапаем. Об Юрасе… — а потом вдруг встрепенулся: — У меня «почтальон» в подкладке. На «почтальоне» напишем. Поведут на расстрел — бросим в толпу. Кто-нибудь поднимет, спрячет, и наши узнают…

На стене выцарапали. Да на второй день вместе со всей деревней амбар тот сгорел… И тогда Иван Максимович написал на бумажке. Обмакнет в свою кровь и пишет…

Утром повели на расстрел. Тихо-тихо было. И вдруг взрыв, второй.

— Ваших выкуривают, — Прусов захохотал.

Ведут. Напрасно надеялись мы на людей. Ни души… Вот и попробуй бросить «почтальона». Конвой и поднимет… Я поддерживаю Ивана Максимовича, а он шепчет: «Беги, Микита, беги». А как ты побежишь? Четверо с автоматами. И Прусов — пятый…

Вот и мой дом. Давно я его не видел. Ни одного окна. Пустота. Лидушка так и осталась за Сожем, у родственников. А Нюра, сестренка, там, на островке… Прощаюсь я со всеми. Даже с колодцем.

— А может, водички, господа партизаны? — снова захохотал Прусов.

Ох, никогда я не пил такой воды, никогда! Будто крови и силы подбавил мне мой колодец, вместо той, что Прусов с эсэсовцами выбили.

Поставили нас возле кузницы. Давно не работала кузница. А углем пахнет, окалиной…

— Беги, Ми..! — крикнул Иван Максимович, и голос заглушили автоматы.

Я еще взглянул на Прусова. Он хохотал — сверкали золотые зубы.

Пули то свистели сверху, то дзынкали с боков. Я бежал. Вот и кусты. Споткнулся, полетел на землю. А земля оказалась черной пропастью. Долго я летел… Когда увидел солнце в зените, понял, что потерял сознание…

Сначала я увидел солнце, а затем — траву. Трава до боли зеленая. А позже услышал далекий гул.

Я подхватился. В той стороне, где моя Нюра, где полдеревни сидело на островке, гудела земля.

Бежал, долго бежал. Потом шел, потом полз. И понял: напрасно. Там уже не гремело, самолеты не кружились над лесом. Даже автоматов не было слышно.

Опять провалился в пропасть. Потом всю ночь кружил по лесу. На рассвете подошел к тропинке. К месту, где была тропинка. Тут лежало семеро партизан. Иссеченные пулями, осколками. Шестерых я не мог узнать. Седьмой был твой дед, Олег…

Олег Звонцов перестал писать. Он смотрел на Микиту широко раскрытыми глазами.

— А потом — что? — прошептал Федя. — Что потом было?

— …Потом, — кузнец подавил вздох густой струей дыма, — трижды тонул в трясине, а добрался-таки до островка. Целый день добирался — прудил болото… И никого. Весь островок в воронках. Где — рука, где — нога, где — голова… Я, кажется, с ума сошел. Бегу, зову свою Нюру. Она отзывается. Бегу туда, а голос уже в стороне…

Ну, а потом подобрали меня партизаны… Э-эх, лучше бы не подбирали. Я уже выздоровел, и тут входит в землянку Иван Макарович:

— Мужайся, Яковлевич, — говорит. — Плюй на все! Они и не такое выдумать горазды…

— Кто — они? — спрашиваю.

— Фашисты… Вот посмотри, — и дает мне листовку.

А там, хлопчики мои, Микита Силивонец улыбается во все свои крепкие зубы. И написано большими буквами: «Я подаю вам руку!» И моя роспись внизу… Расписывался же, дурак, когда их зарплату марками получал. Ну, тогда, в полиции… А листовка — это, мол, мое обращение к мирным жителям Осиновки, которые в лесу прятались, и к партизанам. Немцам, мол, все известно, где вы прячетесь; вернитесь с островка среди Гнилого Болота, и все будет очень хорошо…

Вот что гад Прусов натворил. Зачем расстреливать — пусть свои расстреляют. И только тогда я понял, что по мне для вида стреляли…

А через месяц встречали Красную Армию. Только я не встречал да еще двое. Я сидел в землянке, они — у двери стояли. Охрана…

Пятнадцать лет просидел на севере…

— Так и не поверили? Судили все-таки? — спросил я, будто сам не знал, что Микита Силивонец отбывал срок.

— Без меня Лида росла, без меня. Спасибо, люди добрые вырастили…

Мы долго молчали.

Жестокость фашистов поразила нас. Удивило недоверие односельчан…

Вдруг дверь взвизгнула, и в хату вбежала Наташка.

— Дедусь, а мне… — она увидела нас и замолчала.

Потом на цыпочках подкралась к дивану, вскарабкалась на него, обняла Микиту за шею, прижалась к нему.

— Мамка мне новую куклу купит. Завтра, — громко зашептала в заросшее черными волосами ухо. — Можно мне отнести им, в детсадик?

Микита Яковлевич улыбнулся: