Эдуард Веркин - Мертвец

— Почему так? — спросил она. — Он же хороший парень, а у тебя друзья… Хуже не придумаешь. Этот Илья. Как там его зовут, Вырвиглаз?

— А что?

— А ты знаешь, почему его так называют? Ты знаешь, что однажды он наловил полевых мышей, а потом выковыривал им глаза ножичком? Он же мелкий садист, неизвестно, откуда они вообще приехали.

Наговоры. Если человек не такой, как все, на него любой может наболтать. А Вырвиглазом его по другой причине назвали.

Мать меня не услышала, разумеется.

— Ты всегда находишь каких-то ненормальных друзей, — сказала она. — Ты помнишь Таратыгина?

Ещё бы. Я помнил Таратыгина. Таратыгин был моим первым другом. Мы познакомились ещё в детском саду, потом дружили до третьего класса, когда Таратыгина отправили куда-то, потому что он оказался долбанутым. Меня тогда тоже изрядно потрясли, думали, что я тоже чокнутый. Но обошлось.

Тогда вся эта история произвела на меня надлежащее впечатление, я тогда много думал, да, начнёшь с кем дружить, а окажется, что он какой-нибудь параноик и жрёт червяков…

— Таратыгин, Вырвиглаз, — мать покачала головой, — это же шоу! Компания уродов каких-то… Ты совершенно не разбираешься в людях!

— А зачем мне разбираться? За меня вы хорошо разбираетесь. Вы всё знаете, всё понимаете, мне и делать больше нечего. Теперь всё хорошо, теперь я дружу с Денисом, всё образовалось, ты можешь спать спокойно. И я могу спать спокойно.

Я демонстративно и громко и очень широко зевнул ещё раз.

— Что зеваешь? Стыдно?

Мне ничуть не было стыдно.

— Стыдно… — констатировала мать. — Он же больной, а вы над ним как?

— Все больные, — зевнул я ещё, буду зевать, зевать и зевать.

— Ты понимаешь, чем это может кончиться? — напряжённым шёпотом спросила мать. — Ты понимаешь, что наш отец сейчас в очень сложном положении?

Я прибег к приёму Вырвиглаза, резко сменил тему разговора.

— А профессор Блэксворт опять замучил выхухоль, — сказал я. — Так грустно.

— Что? — оторопела мать. — Что ты говоришь? Какой профессор?

— Это он нажаловался? — усмехнулся я. — Ну, что мы вроде как его обидели?

— Это мне Кошагина рассказала. Он был привязан к муравейнику.

— Да что ты говоришь! Прямо к муравейнику? Какой ужас!

Мать смотрела на меня поражённо. Как выхухоль на профессора Блэксворта. Когда он её замучивал.

— Баторский беспредел, — продолжал я. — Совсем озверели, туберкулёзнички, житья от них нет. Куда смотрит муниципалитет?

И в манере скучающих магазинных бабок добавил:

— Скоро всех нас тут перезаражают. Эти баторцы. Говорят, у них коровье бешенство!

— Замолчи! — рявкнула мать. — Перестань кривляться! А если его отец позвонит?!

— Куда? — назло тупо спросил я.

— К нам!

— Зачем?

— Затем… Затем, чтобы…

Мать захлебнулась.

Я пожал плечами, равнодушно промолчал.

— Завтра попросишь прощения. — Мать устало махнула рукой и отправилась вниз.

Ага. Попрошу прощения. Завтра. Два раза.

Я дождался, пока она уберётся в большой дом, и тоже спустился вниз. Достал тетрадку. Не то чтобы мне хотелось чего-то написать, нет, просто надо было тренироваться, а я давно не тренировался.

Аккуратно распрямил тетрадку на столе. Закрыл дверь, занавесил окна, приготовил самописец. Бумаги так и не купил, забыл совсем. Завтра куплю. Две пачки.

Вообще у меня по плану было описать сегодня мать, но я передумал её описывать. И решил про Таратыгина. Это вообще довольно интересная история. И странная. Я подышал на ручку, закрыл глаза, откинулся поудобнее на стуле и начал.

«Таратыгин был интересным. Шустрым таким и интересным, с ним не было скучно. С некоторыми ребятами, ну со мной например, скучно. Если пять таких, как я, соберутся вместе, они погибнут — кислород закиснет от тоски. А Таратыгин был другой. Он был как петарда. Искрил, подпрыгивал, готов был взорваться.

И всё время что-то придумывал. Он уже в садике устраивал экспедиции по поиску метеорита, мы искали его во дворе и даже яму вырыли, и одна девочка сломала в ней руку…»

Утро начиналось плохо.

Может, я сова и мне не следует подниматься так рано, следует отдыхать? Я отдыхаю, а утро в это самое время течёт само по себе…

Мечты.

Сегодняшнее утро началось с матери. Опять. С того же самого.

— Ты должен извиниться, — сказала она.

— Перед кем? — не понял я спросонья.

С утра вообще всё труднопонимаемо.

— Ты должен извиниться перед Денисом.