Ребята до сих пор бегали в тюрьму, но передачи теперь были неинтересные.
— Почему, Степан, ты ничего теперь не передаешь Даниле, ни записок ни… — спросил однажды Валентин своего старшего друга.
Степан улыбнулся.
— Данила получил все, что надо. А зря не стоит гусей дразнить.
Вынужденное безделье томило ребят. Они решили что-нибудь придумать. Но почему-то ничего интересного не приходило в голову даже изобретательному Механику. Да и что придумаешь? Можно, конечно, устроить какую-нибудь пакость станционному жандарму, да что толку! Снова драться с колупаевцами ребят тоже не тянуло.
Степан, очевидно, понял состояние ребят. Он видел: Валентин избегает его, ходит все время хмурый, недовольный, да и работает не так, как прежде.
— Валька, — сказал однажды Степан, — не удирай раньше меня. С работы пойдем вместе.
— Ну, говори, что задумали! — сразу начал Степан, когда они отошли от депо и поблизости никого не было.
— Ничего! — пробурчал мальчик.
— Да брось ты дуться-то! Надо привыкать ответ держать. В партии будешь, там не так, брат, влетит, если заслужишь. Большевики не должны падать духом. — Он оглянулся. — Сядем, товарищ Кошельников, — тихо и серьезно произнес он, спускаясь с насыпи и усаживаясь на траве.
Мальчик недоуменно взглянул на него: что он смеется, товарищем называет? Но Степан не смеялся.
— Ну, так вот, слушай, товарищ Кошельников. Ругал я вас потому, что считаю хорошими ребятами, надежными, смелыми. По-моему, вы уже отыгрались, взрослыми стали. Из вас могут настоящие большевики вырасти.
У Валентина даже дыхание перехватило.
Степан еще раз оглянулся и прислушался. Стояла чуткая вечерняя тишина. В такие минуты каждый звук за версту слышится.
— Победы добиться, всего себя надо отдать, — продолжал Антипов негромко. — Большевик себе не принадлежит. Его жизнь — служение народу, партии, поручения которой он обязан выполнять безоговорочно. Ясно?
— Ясно, — почти шепотом отозвался Валентин.
— Любого из нас в любую минуту может ждать тюрьма, каторга, и каждый пойдет на все, лишь бы дело общее победило. Большевик не может сказать, получив задания: «не хочу, не могу». Да, брат, железная у нас дисциплина. А иначе нельзя…
Он помолчал.
— Первое время у нас в организации разные люди были. Иные только числились в партии, а для революции палец о палец не ударяли. Как до серьезного доходило, такой — голову под крыло. Ему бы все по-мирному, по-тихому, забастовки, чтоб без политических требований, с восстанием бы пообождать. Такие в силу рабочего класса не верили. С этим покончено. Большевики от таких отмежевались раз и навсегда, те в меньшевиках теперь… Понял?
— А то нет!
— Оружие видел?
Валентин покраснел.
— Ладно, про то забудем. Так вот, дружину боевую укреплять будем.
— Нас в дружину? — Мальчик даже привстал.
— Ну и порох! — Степан засмеялся. — Какой же ты дружинник? Да ты не обижайся, я ведь тебе все, как взрослому рассказал. И рассказал для того, чтобы ты понял и дружкам своим разъяснил, что помощь большевикам — не игра, а работа и не легкая, опасная. Она осторожности и серьезности требует.
— А мы разве не понимаем: помогали ведь!
— То еще цветочки были, а ягодки впереди.
Они помолчали немного, и Степан спросил:
— А как ты думаешь: Дмитрий Губанов на серьезное дело может?
— Митька-то! Ну, как же! Вон, когда Данилу арестовали, он что устроил? Листовку за сараем выбросил, так прикинулся, хитрущий он парень.
— Так. А Николай Осипов?
— Этот деловой. Самый смелый в поселке. Могила, в жизнь не проболтается.
— А как же у вас всякое там получалось?
Валя помолчал, потом решительно тряхнул головой:
— Так это все больше я. С листовками первый раз — я, в гимназии — я, да и с оружием — я! Но только, честное слово, никогда этого не будет. Поверь, товарищ Антипов.
Степан пристально посмотрел мальчику в глаза.
— Руку, товарищ Кошельников.
Валентин горячо пожал сильную, загрубевшую от работы руку слесаря.
— Ну, а девочкам доверять можно?
— А то как же! Они любое задание выполнят. Потом, знаешь, что я тебе скажу, — он опять зашептал, — у Веры Кочиной отец в ссылке умер, революционер он был. Раз я у них одного незнакомого видел, такой большеволосый, с бородой. Вера по секрету говорила — скрывается, бежал.
— Да, про Верину маму я лучше тебя знаю. Кто, кто, а уж Нина Александровна Кочина нам известна. Она, правда, не большевичка, но немало услуг организации оказала. Да и этому, как ты говоришь, большеволосому мы тоже помогли за границу уехать. Но я спрашиваю не про Нину Александровну, а про девочку.
Читать дальше