Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

Книга про Эмиля из Леннеберги по-прежнему лежала на полу. Всего полчаса назад его лукавая физиономия заставила меня смеяться и плакать одновременно. Нет, плакать больше не буду – и я засмеялась:

– Дед, ты ревнивый балбес! Этому Сереже всего полтора годика тогда было, а сейчас, значит, четырех еще не исполнилось.

Городок Мшанск и правда оказался почти что сказочным. Вот уже часа три Марта бродила по его узким улочкам, выходила на маленькие круглые площади, наблюдала за неспешными прохожими, изучала вывески на лавках и конторах. Непривычные вывески, написанные и на государственном, и на русском языке. Такого в Республике Марта не видела, и не только во время войны. Здесь и на улице русский и ее родной языки звучали одинаково свободно и естественно. А над трехэтажным кирпичным зданием городского муниципалитета развевалось сразу два флага: Североморской Второй Республики и Русских Объединенных Северных Территорий. Такого просто не могло быть – и все же оно было.

Пошел снег, мягкий, влажный, совсем уже мартовский – наверное, самый последний за эту зиму. А вот войны бесконечными не бывают, так, кажется, сказал генерал Третьяков? Но и зима почти на излете. Снег, словно понимая, что это его последний большой десант («Синий десант»), уже не шел, а валил, засыпая автомобили, деревья, неспешных и безмятежных прохожих. Фары машин и рыжие, как шкурка мандаринов, фонари не в состоянии были пробить сгущавшиеся сумерки и это белое мельтешение, заполнившее весь мир.

Марта почувствовала вдруг, как гудят от многочасовой ходьбы ноги. Прислонилась спиной к толстому стволу тополя – оказывается, она забрела в городской парк. Где-то совсем близко слышались ребячьи крики. Наверное, малышня катается с горки, ловя последние зимние развлечения.

Марта старалась не вспоминать прощаний. Хорошо бы просто стоять и ни о чем не думать. Но ни о чем все-таки не получалось. И чтобы ненужные мысли не лезли в голову, она еще раз перебирала события сегодняшнего дня: суматошный Центр беженцев – чуть ли не единственное современное здание во всем городе, стеклянное, как аквариум, будто бы выставляющее напоказ чужие несчастья. На первом этаже висел портрет президента Лупежа. Наверное, тоже единственный в городе. На нем кто-то криво пририсовал рога – прямо по стеклу, закрывавшему изображение. Но никого это, кажется, не беспокоило. Висит себе президент Североморской Республики с рогами – и ладно.

Удивительно, но в этой круговерти – среди женщин, детей, подростков, раздраженных, безучастных, крикливо-нахрапистых и совершенно потерянных – довольно быстро возник строгий порядок. Марту отправили на второй этаж, где уже ожидали решения своей участи полтора десятка ребят – на вид от девяти до четырнадцати лет. Наверное, тех, кто со взрослыми, или совсем малышей отправляли в другие кабинеты.

Знакомиться и разговаривать ни с кем не хотелось. И, видимо, не только Марте. Все молчали. Только раз один из самых младших мальчиков произнес в пространство:

– Если в Россию не выпустят, то и здесь, в интернате, неплохо. В Мшанске войны нет, и фашистов, как в Городе, тоже. Как они папу, а потом и маму мою…

Мальчик был русским. И наверное, большинство ребят из этой очереди на российской границе, мечтающих уехать от войны в Россию, тоже были русские. А Марта не мечтала. Просто так все сложилось. Сказать бы этому мелкому, что она тоже из Города, но разве она фашистка? Нет, не надо. Это генерал Третьяков считает, что она всегда найдет нужные слова. А где их сейчас взять, нужные?

Марту в Россию выпустили. С десяток волонтеров в одинаковых форменных рубашках с эмблемой благотворительного центра, с одинаковыми пластиковыми улыбками на молодых лицах и столь же одинаковым иностранным акцентом задавали ей вопросы, изучали документы, куда-то звонили, проверяли данные по компьютеру. И больше были похожи на роботов или автоматы, чем на людей. Живой показалась только одна русская тетка, которая поставила ее на однодневное довольствие в местном интернате. Она-то, в отличие от безупречных даже внешне волонтеров, была немолода, толстовата, в латаном, когда-то белом, а теперь посеревшем халате. И не сыпала вежливыми и ободряющими словами.

– Куда ты бумаги-то свои суешь? Подожди, видишь, я занята покуда. Так, значит – до завтрашнего утра. А потом в Москву. Что ж, повезло тебе, Марта Даба, – Марте показалось, что тетка сейчас спросит об отце, такой у нее был взгляд, – и сразу же напряглась. Но та не спросила. – Некоторые неделями здесь кантуются, даже русские. Хотя русские – не русские, какая разница, жить-то всем хочется. Вон, понавешали на вас бирок-то, будто в концлагере каком. Но ты не трогай ее, не дай бог потеряешь или хотя бы повредишь сургучную печать, пока до места не доберешься. Это сейчас главный твой документ, без него через границу не пустят.