Екатерина Польгуева - За секунду до взрыва

– И что же? – в глазах темно, в ушах колокольное гудение, будто бы со всего размаху врезалась в стенку. – Здесь я не останусь, ясно вам, не останусь, никогда! Я не знаю, какая моя война и моя сторона, но эта сторона – не моя! Пусть даже Дед на этой… Но Дед – русский, и он Третьяков, и Город – не его родина. А я Даба, Город – мой дом и единственное, что у меня осталось. Мама, Александр, школа, Томас и Милка – все они в Городе! А я – там, откуда по ним стреляют?

Я бегала по кабинету и кричала, выплевывала – и снова глотала собственные слова, они царапали мне горло, как корки засохшего хлеба. А потом почувствовала на своих плечах руки, тяжелые и ласковые одновременно. Так когда-то, совсем в другой жизни, обнимал меня отец. Я ткнулась в чуть пахнущий табаком генеральский мундир – и умолкла. Все слова разом кончились.

– Нет, здесь ты не останешься. – Третьяков заговорил тихо, но как-то очень отчетливо. – Мы хотим отправить тебя в Москву. Недавно заключено соглашение, согласно которому все жители Республики, кому нет еще шестнадцати лет, могут без сопровождения взрослых выехать с ее территории в качестве беженцев. Но только если имеется подтверждение, что в стране, куда они выезжают, их согласны принять. Родственники, знакомые, благотворительные организации.

– Помнишь папиных друзей из Москвы, дядю Василия и тетю Светлану? Мы к ним два раза в гости приезжали, и они к нам тоже несколько раз. Ну, еще на пасхальные каникулы в позапрошлом году – ты тогда с их сыном Сережей в зоопарке потерялась. Помнишь? Мы с ними связались, они сказали, что с радостью примут. И официальная бумага от них в гуманитарном центре беженцев имеется. Мы думали, так лучше – для всех.

Дядя Василий какой-то, тетя Света… Причем тут дурацкий зоопарк, почти забытый мною мальчик Сережа и далекая чужая Москва?

– А у меня, значит, и не спросили, как мне-то лучше.

Я вскинула совершенно сухие – слезы все уже кончились – глаза на генерала. Он погладил меня по голове, как маленькую, но сказал жестко:

– Что ж, элементарная логика подсказывает, что последнее слово – за тобой. Решай сама, Марта, только всерьез, по-взрослому, учитывая последствия. И не только для себя.

Я молчала долго. Проклятые эти последствия! И как ни поступи – все равно будут.

– В Москве не знают, каково это, когда твой Город в осаде, когда нет еды, а по трамваям стреляют снайперы. Они не понимают этого. Они русские – и для них я враг.

– Почему же враг? Не они же стреляют. Да и кому, как не тебе, объяснить им, каково это, когда снайперы, снаряды и нет еды.

– Но это словами не передашь, это надо самому испытать, чтобы понять… А если и скажешь, то зачем? Разве от этого будет лучше?

– Ты найдешь нужные слова, я уверен. Уже находила. Я ведь слышал твои стихи – про Синий десант… – генерал будто споткнулся. Потом он заговорил снова, только хрипло. – Они увидят, что ты не враг, а ты – что они не враги. И может быть, это на целую минуту приблизит мир!

– На минуту! Издеваетесь вы, что ли? Значит, я буду в безопасности писать стихи и говорить – как это – миротворческие речи, да? А как же мама, и все наши ребята из школы, а учитель Золис и госпожа Анна, а их ребенок, который еще не родился? Что же, я всех их брошу?

– Минута на войне – это очень много. Пуле нужно мгновение, чтобы убить. Может быть, она, эта добытая тобою минута, и сохранит жизнь кого-то из них.

Господи, это он всерьез – или просто заговаривает мне зубы? Но только выбора у меня не было. Больше не было. Я взглянула на Деда – и сначала вовсе не заметила его в кресле, показалось, что он снова исчез. Но Дед был здесь, просто съежился и стал маленьким-маленьким.

– Дед, а ты? Может, вместе в Москву? В конце концов, ты там будешь своим.

– Не буду я там своим, Марта. Я теперь и в Городе, и в Москве – как заложник. Та самая валюта для обмена. Да, да, подслушивал я ваш разговор, товарищ генерал, далеко не убрался, хоть ты меня и просил. Они же ведь все отца ищут и выдать Трибуналу обещают. А вот здесь – как раз мои знамена, моя родина, моя война. Но ты не думай, про Милку и Томаса, про нашу гимназию, фотографии на первом этаже, про Заречье – я никогда не забуду. Пап, может и от этого война кончится на минуту раньше – ну или хотя бы на тридцать секунд?

Генерал не ответил. Казалось, даже не слышал вопроса. Но его застывшее лицо вдруг свело судорогой. А Дед подобрался, вытянул ноги и сказал уже совсем по-другому:

– Но что меня больше всего беспокоит, это какой-то московский проходимец Сережа, с которым ты уже гуляла в зоопарке.