Александр Власов - О вас, ребята

— Прольется божий свет — и прозреет твой сын! — ответила старуха.

Женщина расцвела.

— Бабуся, миленькая, ну расскажи, что делать надо!

— Что рассказывать! Едешь не случайно… Сама знаешь. Посетила нас божья благодать! Молиться надо денно и нощно! Объявился святой мученик. Принес исцеление! В такую пору пришел… В страшную пору! Знать, Христос не оставил нас в беде!.. А твое дело простое: пожертвуй на храм божий да поднеси к великомученику свое чадо! И коли веруешь, — прозреет оно! И не такие прозревают!

— А ты сама видела? — страстным шепотом спросила женщина.

— За веру свою я и мук натерпелась, и чудес навидалась! Не здесь… В других местах… отдаленных. А здесь впервой это свершится! Вишь, народу-то поднялось! Весь Питер едет! Вон — даже они к свету божьему потянулись!

Старуха второй раз ткнула пальцем в сторону пионеров.

Катя кивнула головой ребятам, и звено стало пробиваться к выходу в тамбур. Катя поторопилась увести пионеров, потому что увидела, как взъерошились ребята. Еще минута — и они бы наговорили старухе много резких слов.

В тамбуре мальчишки дали себе волю.

— Старая ведьма! — горячился Сережа Голубев. — Надо было всыпать ей по первое число! А то эти дурехи слушают, раскрыв рот, и верят! И Дашкина мать — тоже!.. Почему ты нас увела?

Катя прикрыла ему рот ладошкой.

— Если бы вы умели вежливо разговаривать, я бы вас и не увела! — объяснила она. — Грубостью ничего не докажете! Взять и разоблачить всю их комедию! Вот это было бы по-пионерски!

— А что! — крикнул Сережа. — Поехали с ними! Возьмем — и разоблачим! Это какой-нибудь проходимец вроде Ивана Кронштадтского! Мне отец рассказывал, как он деньги драл за то, что ему руку целовали!

Ребята поддержали Сережу. Одна Катя попыталась отговорить пионеров.

— А трава? — спросила она. — Забыли? Мы и в прошлое воскресенье не собирали!

— За ней в любой день можно съездить! — возразил Сережа.

Катя уступила большинству. Ей и самой хотелось посмотреть на поповское «чудо».

После сытного обеда Чиркун сидел на лавке в избе пономаря. Беспризорника было трудно узнать. Лицо у него округлилось, шея потолстела. Рядом с лавкой лежали два обшарпанных костыля. Чиркун стал калекой. Левая нога, обмотанная грязным бинтом и чуть прикрытая рваной штаниной, не сгибалась в колене. Но несчастье ничуть не отражалось на настроении Чиркуна. Он негромко беззаботно посвистывал и поглядывал в окно: на церковь, на толпу, густевшую с каждой минутой.

Чиркун был спокоен. Люди его не смущали. Он знал свою роль и верил, что выполнит ее не хуже двух других оборванцев, пригретых отцом Павлом. Чиркуна смущало только одно обстоятельство: он боялся рассмеяться, увидев, как двое других беспризорников, таких же здоровых, как и он, начнут кривляться и паясничать, подражая убогим калекам.

Когда зазвонили на колокольне, Чиркун подхватил костыли, проверил скрытую тесемку, поддерживавшую левую ногу в согнутом положении, и вышел на улицу, изобразив на лице плаксивую гримасу. Через минуту он залез в самую гущу толпы и пробился в первые ряды людей, стоявших напротив входа в церковь.

Справа он увидел своих «разнесчастных» товарищей и почувствовал страх и брезгливость. Щека одного из мальчишек была обезображена волчанкой. У другого парша завладела половиной головы. Чиркун знал, что все это ловкая подделка, но не мог преодолеть в себе испуг и отвращение. А вдруг и на самом деле мальчишки заболеют? Кто их, этих попов, знает! Может быть, и у него нога больше не распрямится? Он незаметно подергал скрюченной ногой. Мускулы послушно сокращались. Чиркун вздохнул с облегчением.

Вокруг него бурлили страшные, исступленные, болезненные люди. Казалось, у церкви собрались калеки со всей земли, привлеченные слухом о чудесном исцелении.

Ужас охватил Чиркуна. Роль, которую он готовился сыграть, уже не казалась ему невинной и забавной. Он с радостью отказался бы от нее, но отступать было поздно и некуда: и сзади, и с боков стояла живая плотная стена.

Колокол умолк. Толпа затаила дыхание. Высокие церковные двери распахнулись. Прислужники с серебряными подносами вышли на паперть и, бесцеремонно работая плечами и локтями, прорезали первые ряды. В тишине раздавались их гнусавые голоса:

— Жертвуйте на храм божий! Жертвуйте на храм божий!

Было слышно позвякиванье монет, дружно сыпавшихся на подносы.

Сбор пожертвований продолжался долго. Затем прислужники по одному вынырнули из толпы. На подносах искрились разноцветные горки меди и серебра. Деньги унесли в церковь. Прислужники вернулись с пустыми подносами и выстроились у дверей в два ряда.