Дарья Доцук: Невидимый папа

Вот такие апельсины и едят сейчас, сидя под жёлтым зонтом на берегу Красного моря, папа, его жена и маленькая Ева. И небо над ними – синее-синее. У нас тоже такое бывает, но редко, а там, наверное, каждый день. А море – я даже не знаю, какого оно сегодня цвета. Пожалуй, тёмное с зеленоватым отливом. И прохладный ветерок, чтобы им там было не жарко.

Вот что я записываю в дневник. А потом иду на кухню, потому что мне тоже ужасно хочется апельсинов. Апельсины лежат горкой на фруктовой тарелке на подоконнике и пахнут раскалённым песком и морским ветром. Я беру один, верчу в руке, разрезаю пополам, и глаза как будто слепит от летнего солнца. Я режу апельсин на маленькие треугольники, складываю в чашку и уношу в комнату.

Не удержавшись, всё-таки заглядываю на предыдущую страницу дневника. Последняя запись о том, как я боюсь, что Василиса Никитична донесёт маме про Филиппа и мама запретит нам общаться, а ведь это мой старший брат – я только что нашла его и не могу потерять.

Я перечитываю это и думаю: и всё-таки мы потерялись. И не только из-за мамы с Василисой Никитичной.

Вечером, когда возвращается мама, я выхожу из комнаты. В последнее время я сижу закрывшись, но сегодня мне не хочется быть одной. Пока мама разогревает суп, я чищу очередной апельсин.

– О-о-о, а со мной поделишься? – просит она.

Я кладу ей в рот апельсиновый треугольник. От удовольствия мама закрывает глаза и мычит:

– М-м-м! Блаженство!

А потом спрашивает:

– Ну как каникулы?

Не думаю, что она ждёт подробного ответа. С тех пор как мы поссорились, я на всё отвечаю: «Нормально». В крайнем случае: «Хорошо». А тут вдруг начинаю рассказывать. Мама и рада, и немного ошарашена. Я рассказываю, как мы с Женькой ходили на «Призрачный экспресс», как собираемся на «Три закона колдовства», как при свечах читали «Английские рассказы о привидениях», как Женькин дедушка свалился в погреб (нет, не сейчас, а когда был маленький).

Мама говорит, что внимательно читает наш блог и с удовольствием рассматривает рисунки. Хорошо, что сестрички Кентервиль снова вместе.

– А Филиппа вы в кино зовёте? – интересуется мама, когда мы садимся есть.

Она не знает, что мы с Филиппом не разговариваем. И некоторое время я колеблюсь, рассказывать или нет. Я настораживаюсь – очень уж это похоже на вопрос с подвохом. Сейчас я скажу что-нибудь, и мы опять поругаемся. А мне так неохота ругаться.

– Жень, ты не думай, я совсем не против Филиппа. Я всё понимаю и уверена, что он хороший мальчик. Иначе ты бы не стала с ним общаться. Я бы тоже с удовольствием с ним познакомилась.

Это для меня неожиданность. Я недоверчиво поднимаю на маму глаза.

– Правда-правда, – кивает она. – Мне очень интересно! Я, конечно, видела его ребёнком, но он меня вряд ли помнит. В детстве он был такой весельчак!

– А теперь играет блюз, – говорю я.

– Давай пригласим его в гости на выходных, а? Может, и мама его захочет прийти? Как думаешь? Нам с ней тоже надо найти общий язык. Хотя, чувствую, это будет непросто. Что-то мне подсказывает, она даже говорить со мной не станет, но я думаю вот как: давай мы попробуем сделать первый шаг навстречу, правильно?

Я опускаю глаза и мрачнею.

Мама настораживается:

– Что такое?

– Мы с Филиппом поссорились.

– Как это? Из-за чего?

В голосе отчётливо слышится тревога. Сейчас она вообразит что-нибудь ужасное. Решит, что Филипп ничем не лучше отца или ещё что-нибудь. Нет, уж лучше я всё расскажу как есть.

– В общем… – начинаю я и понятия не имею, что говорить дальше.

Рассказывать как есть – ужасно сложно. Тем более маме. Тем более о том, что случилось у неё за спиной. Ну разве она одобрит письмо папе, пусть даже он его никогда не получит? Она будет перебивать, пугаться через слово и делать страшные глаза. У неё же голова работает совсем не так, как у остальных людей. Она всё время за меня переживает. Это как будто её вторая работа. Она её терпеть не может, эту работу, но всё равно делает, потому что думает, надо.

Я не знаю, как с ней говорить, раньше почему-то было проще, а теперь как по минному полю идёшь. Но это необходимо. Надо её тренировать, чтобы не пугалась всего на свете. И я начинаю с того места, где обрывается дневник. С того дня, как мы поругались, я поехала к Филиппу и уговорила его написать папе.

Конечно, поначалу мама приходит в ужас.

– Неужели он вам ответил? – спрашивает она так, словно мы написали маньяку-убийце, который теперь знает наш адрес и обязательно за нами придёт.