Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

Саша встал, опять сел, еще раз встал и сел, потом снова поднялся и шагнул даже прочь от скамейки. Но куда, куда ему идти? Саша яростно сплюнул комочек побелевшей жвачки. Не зная для чего, придавил резинку ногой и долго ее топтал, растирал, вминал в асфальт с каким-то брезгливым остервенением. В этом занятии он вдруг Лариску углядел. А когда углядел, рассвирепел еще сильнее. Под руку со взрослым мужиком она промелькнула, не поздоровавшись, не кивнув даже. Вот подлая! Ведь если разобраться, девчонка немало повинна в его беде. Подначивала: «Когда же в ресторан?» Просила: «Саша, достань такие очки, знаешь, французские «капли»». Теперь же, прослышав, что он влип, бежит мимо и знать не желает, изменщица!..

Скрипнув зубами, Саша опять к скамейке отступил, плюхнулся на нее, сгорбился, сжался. Хотелось плакать, ругаться, стонать. Почему так нелепо все в его жизни? Люди счастливы, водят компании, имеют закадычных друзей и подруг. А он?.. Он купить все это собирался. Заменил товарища собутыльником, работу — игрой в шикарную жизнь. А в чем шик? В лишнем рубле? Вон Борька с Лосем без гроша, но довольны, спокойны. И они, вообще-то, правы. Они…

Саша встал еще раз и больше уже не сел. Он шагнул, шагнул… Постоял, морща лоб, шумно дыша, точно загнанный. Потом медленно тронулся, дошел до середины двора и вдруг побежал, все быстрей, быстрей, увереннее. Не решив до конца, что скажет ребятам, с чего начнет, он бросился догонять их с тревогой и одержимостью опаздывающего к поезду.

— Роман Андреевич, просьба. Выручи, Роман Андреевич, будь друг. Одолжи, если можешь, рублей двадцать на месяц. Одолжи, а?

— Хоть на два, — ответил тот, восхищаясь вольностью своего тона. — Бери, бери, не стесняйся! Бери, я даже рад.

Виктор сунул полученные деньги в карман, на любопытную фразу заимодавца не обратил внимания. А ведь странно, казалось бы, — чему он радовался, этот Роман Андреевич, раскошеливаясь? Не под проценты ссудил, не другу сердечную помощь оказывал — просто выложил свои кровные при первой возможности, только и всего. А между тем он не оговорился, не слицемерил, играя рубаху-парня. Вероятным секретом неподдельного удовлетворения был, по-видимому, следующий биографический момент: человек впервые за всю жизнь распорядился таким капиталом, причем из собственного кармана, надо учесть. Впрочем, его поразительная щедрость могла объясняться и другими причинами, разумеется. Какими? А для этого нужно знать, с кем дело имеешь, что за человек. Ну, так вот…

Роман Андреевич Волох, фотокопировщик второго разряда, совсем недавно перевалил рубеж восемнадцатилетия и звался не паспортно, а в быту и по дружбе обыкновенно Ромкой, не больше. Свое законное, весомое имя-отчество он сам пустил в ход при знакомстве с работниками цеха, чтоб посолидней было. Однако веселые сотруднички нашли это весьма комичным в сочетании с курносой, кругленькой, будто из-под циркуля, мордахой и вихрами вразброс, а потому закрепили за мальчишкой взрослое величанье на манер прозвища и вечной шутки. Ромка конфузился недолго. Осознав необидную, отеческую подкладку прозванья, он принял его с охотой, как и массу других примет рабочей карьеры, начавшейся три месяца назад.

Он вышел с фабрики, исполненный наивного тщеславия и гордости. Два месяца Ромка отбарабанил учеником — и, разумеется, не бесплатно. Правда, поделенный на две выдачи невеликий стажировочный доход составлял тогда довольно скромную сумму. Нынче же, став разрядником, он отхватил бешеные деньги, деньжищи: восемьдесят шесть рублей, не считая сорока в аванс. Так, может, само количество казначейских билетов ошеломило юного труженика, захлестнуло резонным торжеством? Ответить на такой вопрос Ромка не сумел бы. Однако если сказать за него, то, несмотря на гордые взгляды, какими он окидывал однозначную цифирь магазинных цен, невзирая на чувство крезовской мощи и власти, суть необычайного состояния духа заключалась вовсе не в том…

Испытывая потребность в пешей прогулке, Ромка отмахал несколько трамвайных остановок до фирменной кондитерской. На пути толкнулся и в другие торговые двери, но потратиться на повседневный ширпотреб не соизволил, не рискнул. Зато перед витриной с тортами, пирожными и прочим кулинарным изяществом у Ромки самовольно разбежались глаза. Он долго маялся, прежде чем выбрать из бисквитно-кремовых чудес двухкилограммовую клумбу, а приобретя ее, опять-таки страдал, теперь по причине габаритов и уязвимости покупки. В трамвае или автобусе в часы пик его великолепный торт наверняка смяли бы, травмировали, убили, как ни ухищряйся. Потому Ромка — шире шаг! — пустился пешком, презрев на время городской транспорт.