Макар Последович - Магистральный канал

Очнулся он в помещении молочной, на широкой, чисто вымытой лавке. Пузатый фонарь «летучая мышь» стоял на окне, освещая склонившегося над Мечиком человека. Это был Павел Дераш. В руках он держал чашку с водой и брызгал ею в лицо Мечику. Когда он очнулся, открыл глаза, Павел выпрямился и поставил чашку на окно.

— Мечик! Ты видишь, где ты?

Еще трудно было Мечику пошевельнуться, трудно ворочать языком. С каким-то вялым безразличием смотрел он на аккуратно расставленные возле печи диски сепараторов, на длинный, ряд серебристых бидонов вдоль стены. Еле уловимый запах молока стоял в воздухе. Острее пахли свежевымытые и выскребенные дресвой деревянные стены, пол и табуреты.

Павел был одет в короткий полушубок. За плечами у него висела длинноствольная берданка деда Брыля. Мечику в эту минуту показалось, что с тех пор, когда с этим ружьем похаживал старый сторож, прошло много-много времени… Может, сказочные приключения деда Брыля и его связь с таинственными ночными путниками — только сон, который приснился Мечику в этом насыщенном молочными парами помещении. Но как он, Мечик, здесь очутился? Почему стоит возле него Павел?

— Ну, брат, а я уж думал, что тебе капут! — снова заговорил Павел, пододвигая себе табурет. И как только он сел, Мечик сразу же вспомнил, почему он тут оказался.

За спиною Павла стоял Демка Чижик. Ворот у него был распахнут, а лицо и одежда покрыты серым пеплом. В пепле были и руки Чижика.

— Вот, Павел, какие есть дети на сегодняшний день! — заговорил бывший председатель. — Иду это я своей дорогой и вижу — свет на чердаке. У меня, брат, все в груди на сегодняшний день так и похолодело. Вскочил на помост — а он там покуривает себе и на огонь любуется. Вот! Счастье, что черт меня надоумил посмотреть. А так бы тысяч триста и накрылись… Ты у него карманы осмотрел?

— Не-ет…

— Посмотри… А то он еще после отпираться вздумает…

И не ожидая, пока это сделает Павел, Чижик подскочил к Мечику и вывернул у него карманы. На пол полетели: пачка папирос, коробок спичек, брякнул посиненный ультрамарином револьвер.

— Ну, что ты на сегодняшний день скажешь? Тоже курильщик нашелся! Счастье твое, Павел, что я нарвался на все это дело. Дорого бы обошлось тебе сегодняшнее дежурство.

Чижик говорил, продолжая выворачивать карманы. Павлу почему-то казалось, что Чижик выворачивает не карманы, а ковыряется толстыми грязными пальцами в чистой невинной детской душе. Его передернуло, когда Чижик спокойно достал осколки перламутровой черепашки, позеленевший патрон, несколько мелкокалиберных пуль…

В следующий момент Чижик никак не мог понять и сообразить, что произошло с Павлом, Рванувшись к дверям и распахнув их настежь, сторож крикнул глухим голосом:

— А ну, выметайся отсюда!

Чижик все еще ничего не понимал. Он не тронулся в места.

— Сейчас же выметайся! — срывая с плеча берданку, вне себя крикнул Павел. Угрожающе щелкнул затвор. — Волк ты, змея!..

— Ого! Нельзя ли на сегодняшний день потише? — прошмыгнув, однако, боком в двери, уже из темноты отозвался Чижик. — Ты ошалел от радости, что я пожар потушил… Не понимаешь, что творишь!..

— Понимаю! Так вот: появись-ка еще раз ночью около колхозных построек! Появись, если хочешь схлопотать заряд!..

Через полчаса, проводив смущенного Мечика за силосную башню, Павел застучал каблуками по помосту. Парень долго стоял в дверях чердака, с тревогой вглядываясь в темноту. Потом, не поверив до конца тому, что огонь окончательно потушен, что не таится где-нибудь в раструшенном сене последняя искорка, спустился вниз и на всякий случай выгнал скотину из хлева.

За всю свою жизнь Мечик еще ни разу не получал такого «вознаграждения», как в эту ночь. Три таких невинных на первый взгляд лозовых прута превратились в руках разгневанной матери в трех жалящих гадюк. Слишком велик был проступок Мечика, чтобы можно было обойтись только одним выговором. А может быть, она по своей недальновидности была убеждена, что Мечику уже и не помогут никакие добрые слова? Только суровое очищение сына от всех его смертных грехов могло еще как-то успокоить безмерно растревоженную душу матери.

— Ты думаешь, что если отец в армии, так на тебя и управы не найдется, — начала мать, впустив Мечика в хату и запирая двери. — Ты бы хоть людей постыдился, соседей, которые нам теперь всем, чем могут, помогают. Нам и дрова привозят, и огород вскапывают, уважая твоего отца. А ты только и думаешь о безобразиях…